ХОЛОДНО!
У меня в квартире холодно.
Утром мне вставать не хочется.
Встать меня торопит кошка,
Чтоб погладил, покормил.
Полежу ещё немножко.
Мне уют постельный мил.
Мне мила постели нега.
За окном уборка снега.
Кошка снова пристаёт.
Что ж хозяин не встаёт?
Встану я. Куда же денусь!
Поскорей тепло оденусь.
У меня в квартире холодно.
Утром мне вставать не хочется.
12 декабря 2023 г.
СКАЗКА О ЗЕЛЁНОМ ЗМИЕ,
ИЛИ В СЛАВНОМ ЦАРСТВЕ ТРИДЕВЯТОМ
Присказка
«Кто главнее всех на свете?»
Спорят взрослые и дети
С незапамятных времён
Невпопад и в унисон…
Действие I. Сделка
В славном царстве тридесятом,
В государстве, тридевятом
За Кудыкиной горой
Жил-был царь Горох Второй.
Всею мощью интеллекта
Царь придумывал прожекты
И тащил свою страну
То на скалы, то ко дну.
Между делом, шутки ради,
Пива, мёда или браги
Полведра одолевал
И на троне засыпал…
При деньгах да при короне –
Все деяния в законе!
Одного страшится власть:
Как бы с кресла не упасть
***
Как-то царь проснулся ночью
И за сердце… разум – в клочья! –
Перед ним во всей красе
Змий Зелёный тёр пенсне….
У царя взопрело тело,
Топнуть ножкой захотелось,
И забыла голова
Все хорошие слова.
– Дайте кто-нибудь рассол,
Или всех велю на кол!..
Змий Зелёный скорчил рожу,
– С кем останешься, надёжа?! –
Хватит воздух сотрясать
И аорту напрягать?
Всё равно никто не слышит,
Разве что коты на крыше…
Так у них медовый час –
Им, поверь мне, не до нас…
Ну-ка, скатерть-самобранка,
Прикажи накрыть полянку!
И предстань перед царём
В лучшем облике своём!
В тот же миг из ниоткуда
Появилось чудо-юдо:
Круглый стол на трёх ногах.
Ноги – в красных сапогах.
На столе – ковёр персидский,
На ковре – ликёры, виски,
Осетрина с балыком…
Змий защёлкал языком:
– Вот наливочка от Марьи,
Коньячок от тётки Дарьи.
От Авдотьи – огурцы,
От Матрёны – леденцы…
Сядешь в кресло с папиросой,
Выпьешь ковш - и ты философ,
Два – художник и поэт,
Три – тебя на свете нет...
Право, были прецеденты!
А теперь про дивиденды:
Я хочу за этот стол:
За хлеба и разносол,
За вино в час неурочный –
У девицы непорочной –
А такая в царстве есть. –
И не где-нибудь, а здесь!
Сердце нежное забрать –
Чур! своё не предлагать.
У царя скрутило челюсть:
– Что за чушь! Какая ерись!
У меня, да дева чтоб…
Наливай вино, холоп!
Днём с огнём во всей столице
Не найти тебе девицы,
А тем паче во дворце.
Пал ты, Змий, в моём лице!
И пошли по кругу кружки! –
Царь смеялся, пел частушки...
Вдруг открылась в гостевой
Дверь и мальчик–вестовой
В ноги пал: «Прошу не злиться. –
Разрешилася царица –
Дочку утром родила!»
Змий присвинул: – Во дела!!!
И гортанно: – Браво! Please*,
Государь, извольте-с приз…
Царь икнул и протрезвился.
Краской красною налился.
– Всех сослать! К чертям!.. В Сибирь!..
А царицу – в монастырь!
* Please (Плиз) – пожалуйста.
***
Дым и смрад над государством.
Царь Горох воюет с пьянством.
За указом шлёт указ
В глубину народных масс:
«Пастухам и рудокопам,
Мудрецам и недотёпам!
Отправляться в дальний путь –
Сердце девичье вернуть…
Змия выследить, сничтожить –
Спасу нет от мерзкой рожи!..
Обезглавьте упыря!
И прошу – ко мне в зятья!»
Но напрасно краснобаи
Виноградник вырубали. –
Завтра, ныне и тогда –
Змий Зелёный навсегда!..
Действие II Объединение преступных кланов.
Спустя 19 лет и 10 месяцев.
Рядом с городом-столицей,
В замке мрачном, как гробница,
Жил безвыездно Кощей –
Князь кинжалов и плащей,
Крёстный батюшка бандитов,
Упырей и паразитов,
Волкодавов и быков
И обычных дураков.
А над речкою за пашней
Возвышался домик с башней.
Жил в том доме атаман –
Вождь бесхвостых обезьян,
Сам иван Лукич Степанов.
У него своя охрана,
Ресторация, казна,
Раскрасавица жена –
В прошлом: «мисс Вселенной» – Настя.
И мечта о царской власти!
***
Меж соседями вражда
Не кончалась никогда!
Из-за кур, из-за покоса,
Из-за баб и по вопросам
Положения в стране –
Быть ли миру иль войне.
Рать одна другую била,
И рыдала на могилах,
И плясала в кабаках,
И стрелялась просто так.
Неприязнь, коварство, злоба –
Три гвоздя на крышку гроба!
***
Как-то раз за миской щей
Прикусил губу Кощей:
– Ну не сволочь ли Ивашка?! –
Умыкнул вчерась барашка…
А намедни порося…
И любимого гуся…
Голова моя шальная,
Научи меня, родная!
Как Ивашку погубить
И себе не навредить!
– Ты, я вижу, тяпнул лишку,
Впрочем, есть одна мыслишка, –
Отвечает голова, –
Так и быть – учи слова: –
«Настя – Ванькина мегера –
Обожает флибустьеров»…
В тот же день убрал Кощей
Паутину из ушей,
Туфли ваксою надраил,
Галстук-бабочку поправил
И с букетом орхидей
Был у Настиных дверей:
– Из Венеции брильянты
Привезли мои мутанты.
Приглашаю посмотреть –
Восхититься и надеть…
Настя ахнула:
– Я в шоке!
И Кощея – чмоки-чмоки…
– Ну и душечка ты, Кость!
В гости звать пришёл, небось?..
И платок себе на шею…
И в объятия Кощея…
Ай да Настя! Ай огонь!
Да, такую только тронь!
За колготки ли, за платье –
Окунёшься не в объятья,
А в бочонок с кипятком…
Но Кощей был мужиком
Старой – правильной закваски –
До вина и женской ласки
Не по возрасту охоч…
И прошли и день и ночь…
И взглянул Кощей на небо…
И сказал: «Портвейну мне бы!.. –
Мне с тобой, моя Настась,
Было сказочно вчерась!..
А сегодня муж твой нужен. –
Я послал к нему на ужин
Обаятельных ребят –
За тебя просить оклад...
***
А Иван Лукич Степанов
В это время грыз стаканы…
Он Кощеевых воров
Принимал, как докторов:
Пригласил саксофониста,
Дядю Пашу – пианиста.
Накупил еды, вина…
– Налетайте, мать честна!..
За Кощея! Барин зна-а-атный...
Насте будет с ним приятно.
Но просить её назад
За немыслимый оклад?!.
Тут Иван Лукич Степанов,
Вынул фигу из кармана…
***
Через месяц стал Кощей
Привидения тощей.
Заболел радикулитом,
Ревматизмом, менингитом…
И пришёл к Ивану он:
Не на стрелку – на поклон…
– Не губи, не дай пропасть мне,
Забери назад Настасью!
Гадом буду – отслужу! –
Замок древний заложу...
– А на кой мне эта рухлядь,
Тьма и мрак с ужасной кухней?!! –
Отпарировал Иван, –
Работёнка есть, братан!
Сногсшибательная, кстати. –
Я хочу стать царским с зятем!
– Дык, того, – икнул Кощей, –
Нас за холку и взашей!..
Царь - дурак и недотёпа,
Но за ним стоят Европа,
Воркута и Магадан…
– Ну и что?! – сказал Иван, –
Наглость делу не помеха! –
Супротив – зарок успеха!
Есть в хлеву моём свинья –
Ростом с доброго коня,
Прямо чудо неземное!..
Сердце вырежу свиное:
Принесу его царю…
И царевну – к алтарю!
Действие III. Государственный переворот
В дверь царевны утром ранним
Постучал усталый странник…
Недовольная, она
Оторвалась ото сна:
– Кто посмел меня тревожить?
Жизнь пресытила, быть может?!
Стража! Выгнать наглеца
Батогами из дворца…
Спят, козлы!.. И это – войско?!
Кто ни есть – входи, не бойся!
Ё-моё! Да это ж – Змий
Объявился, чёрт возьми!
В тот же миг из ниоткуда
Появилось чудо-юдо:
Круглый стол на трёх ногах.
Ноги – в красных сапогах.
На столе – ковёр персидский,
На ковре – ликёры, виски,
Осетрина с балыком…
Змий защёлкал языком:
– Вот наливочка от Марьи,
Коньячок от тётки Дарьи.
От Авдотьи – огурцы,
От Матрёны – леденцы…
Вот серёжки, вот колечко…
И… моё…твоё… сердечко. –
Нам назначено судьбой
Разделить его с тобой…
***
Царский двор жил жизнью важной:
На посту дремала стража
И придворный чёрный кот
Чистил когти у ворот.
Царь подписывал указы,
Казначей считал алмазы,
Тень ложилась на плетень –
Словом, был обычный день.
А под вечер во дворец
Заявился молодец.
– Я принёс царёвой дочке
Сердце в шёлковом платочке –
И Ивана Лукича
Пропустили как врача.
Чтобы зря не докучали,
Царь велел всем быть в печали…
– Ну, рассказывай, орёл!
А не то велю на кол!
Лесть царям нужна не меньше,
Чем капризнейшим из женщин.
Правдой глаз не подвести,
Потому и не в чести…
Протянул Иван платочек…
И сказал:
– Прими… для дочки…
Мне не терпится, отец,
Прогуляться под венец…
У царя скрутило челюсть:
– Что за бред?! Какая ересь!
У тебя, да сердце чтоб…
Ты кому поёшь, холоп?! –
Не бывать тому, пройдоха!.
Жить тебе, считай! – два вздоха…
Тут бы сказочке конец!..
Но принёс письмо гонец:
«Государь, отец мой милый!
Змий Зелёный – муж любимый,
Отогрел меня вчерась…
Отревела… дождалась…
Не взыщи… Пора в дорогу…
Уезжаем… Слава Богу!»
***
– Разыскать, четвертовать,
Войско за море послать! –
Царь икнул, припомнил чёрта
И упал на землю мёртвым.
– Ой, беда, – заохал двор, –
Царь, кормилец наш, помёр!
Нет надёжи-государя!
Горе нам!..Беда, бояре!
Государство и народ
Без Гороха пропадёт!..
А народу – всё едино:
Что топор, что гильотина...
Сумасшествие, стрельба… –
Стены рушит голытьба…
Пули свищут… бесы в доме…
Но стоял Кощей на стрёме.
Ждал, преступный элемент
Исторический момент…
И взлетел над домом царским
Черепастый флаг пиратский.
И взошёл Кощей на трон…
И казнил Ивана он...
Эпилог
И последнее: О Насте! –
Став вдовою в одночасье,
Завела гусей, цыплят.
В церковь ходит, говорят,
Да с соседями бранится…
А могла бы стать царицей.
Сказка ложь, но в ней намёк,
Красным девицам урок.
ЗЛОДЕИ. СКАЗКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
ПРОЛОГ
Ой ты, матушка-Расея,
Верноподданная Русь!
Жили-были два злодея:
Гад Кондрат и гад Петрусь.
Гад Кондрат имел винчестер,
Гад Петрусь имел наган.
Одного манил Манчестер,
А другого – Мичиган...
Но не будем торопиться
Раньше времени в финал.
Открывается страница...
Начинаем сериал.
I СЕРИЯ
Гад Кондрат возился с ломом,
Гад Петрусь терзал пилу.
В это время дед Ерёма
Спал на строганом полу.
– Старикан смешон до дури! –
Ухмыляется Кондрат, –
Бабы нет! Не пьёт, не курит.
Значит, должен быть богат!
Заглянул в окно разбойник
И скорей за портсигар.
В кухне – медный рукомойник
И старинный самовар.
– Продадим, накупим водки. –
Гад Кондрат припрыгнул аж. –
И к цыганам до слободки.
Там сегодня вернисаж.
Нагулялись всласть злодеи,
А когда пришли домой –
Ни дивана... ни постели…
Только пьяный домовой.
II СЕРИЯ
Гад Петрусь с Кондратом-гадом
В бане делают коньяк.
«Белый аист» мутным взглядом
Подаёт им добрый знак.
Спирт в канистре, пачка чая
Плюс из проруби вода.
Удивительно простая
Арифметика труда.
Улыбаются злодеи:
Гад Кондрат и гад Петрусь.
Ой ты, матушка-Расея,
Вечно жаждущая Русь!
Гад Кондрат с Петрусем-гадом
Заглянули в кабачок.
Взяли кофе с шоколадом
И заморский коньячок.
Ну, и выпили ребята
Граммов так по пятьдесят…
И Петрусь свалился с пяток,
Вслед за ним упал Кондрат.
Не подумали злодеи
Перед тем, как выпить сесть,
Что по матушке Расее
Чёрных бань не перечесть!..
III СЕРИЯ
Пересыщен воздух матом,
Пот на лицах в три ручья!
Ожидается зарплата:
Сразу всем и сразу вся!
Гад Кондрат с Петрусем-гадом
Бьют баклуши у дверей...
Интересно, что им надо
От униженных людей?
Вот Петрусь цигарку бросил,
Бритый череп поднапряг
И сказал:
– Прощенья просим,
Но случился кавардак.
К нам отправлены с Венеры
Вредоносные лучи:
Эпидемия холеры
Ожидается к ночи.
И припрётся, тварь, хоть тресни!
Но у нас надёжный план –
Гад Кондрат достал винчестер,
Гад Петрусь – достал наган.
Взяли всё, что захотели,
Гад Кондрат и гад Петрусь.
Ой ты, матушка-Расея,
Всё прощающая Русь!
Ночь прошла…
И с ней досада…
Бабы охают у плит.
Мужикам работать надо.
Да похмелье не велит.
Живы все.–
И слава Богу!
Всё как двести лет назад.
И выходят на дорогу
Гад Петрусь и гад Кондрат.
IV СЕРИЯ
Жить не принято богато
На такой земле, как Русь!..
Гад Кондрат стал депутатом,
Стал помощником Петрусь.
Принимай братков, столица!
Голь смекалкою сильна...
Ну-ка, парни и девицы!
В пляс пускайтесь, мать честна!
Гармонист рванул трёхрядку:
Эй, народ, посторонись!
И пошёл, пошёл вприсядку.
Энто да! Вот энто жисть!
Убираются злодеи
Вон из нашего села.
Веселись, гуляй, Расея,
Золотые купола!
Год минул. Второй и третий...
И на Яблоневый Спас
Почтальон принёс в конверте
Из самой Москвы указ:
«Все народы…
От Востока
До каспийских берегов
Облагаются оброком
За ношение носов».
Ниже подпись и приписка:
«Если что - пришлём солдат.
Всем вам кланяются низко
Граф Петрусь и князь Кондрат».
ЭПИЛОГ
Ой ты, матушка-Расея,
Пресвятая матерь-Русь!
Где-то прячутся злодеи:
Гад Кондрат и гад Петрусь.
Может быть, надели маски.
Может быть – наоборот...
Незаконченная сказка
Ожиданием живёт!
НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ КНЯЗЯ ГВИДОНА
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ
В синем море-океане,
Да на острове Буяне
Город высится средь волн.
Княжат градом князь Гвидон
И царевна лебедь-птица…
Есть чем городу гордиться!
Белка в тереме живёт,
Кедры держат небосвод,
Под ногами изумруды…
Византийская посуда
Для орешка золотых –
Раздают горстями их
По приютам и больницам.
Вот такая небылица…
Тридцать три богатыря
В рог трубят ни свет-заря –
Будят дядьку Черномора…
С ними встретимся мы скоро.
А у северных ворот,
Говорят, живёт народ,
Но о нём Гвидон не слышал –
У орлов просторы выше!
Это присказка была,
А теперь – колокола…
А ткачиха с поварихой,
Вместе с бабой Бабарихой
Жить спокойно не хотят,
Козни разные творят.
И по морю-океану
Слухи катятся к Салтану,
И гнусавят, и шипят,
Перепачкать всех хотят…
Бабариха:
– Вы слыхали, лебедь-птица
Над самим царём глумится…
Ткачиха:
– Шасть к Гвидону под бочок!
Год прошёл, а где внучок?..
Царь Салтан зовёт Гвидона.
Салтан:
– Видишь, бочка просмолёна!
Ты мне внука подари.
Про дела не говори!
Всё равно не дам отсрочку.
Прикажу – раз-два и в бочку…
Князь Гвидон к жене идёт,
Думу грустную несёт…
Царевна:
– Отчего глаза туманны?
Гвидон:
– Был я нынче у Салтана…
В гневе он, такой вот сказ!
Внука требует от нас…
Царевна:
– Это козни Бабарихи,
Поварихи и ткачихи –
Злыдни!
Мёртвою водой
Опоили нас с тобой.
Вот по этакой причине
Мы бездетные поныне.
А отец твой правда мил!
Вот и бочку просмолил…
Служанка:
– Я могу помочь вам в горе.
Город Тихвин есть за морем.
В нём чудес не перечесть,
А ещё там диво есть!
И районный Дом культуры –
Давних лет архитектуры.
Царевна:
– Собирайся, князь Гвидон,
Верю я – поможет он!
Служанка:
– Там такие коллективы –
Все талантливы, красивы…
Царевна:
– Вот тебе мой перстенёк!
Перстенёк:
– Север, запад, юг, восток…
Князь, спешу к тебе на службу!
Но потри меня – так нужно…
Потёр князь Гвидон колечко и тотчас
оказался на сцене Тихвинского
Дома культуры.
А ткачиха с поварихой,
Вместе с бабой Бабарихой
Жить спокойно не хотят,
Козни разные творят.
Бабариха:
– А крепка ли сеть, сестрицы?
Чай, идём ловить не птицу.
Ткачиха:
– Вот дурёха, мать честна!
Сетка выдержит слона…
Повариха:
– Змей Горыныч ей однажды
Утащил из дока баржу,
Шуму было – прямо страсть!
Хором:
– Не увидит дива князь!..
Бабариха:
– Я на пакость мастерица
И такая баловница…
Мне украсть конферансье
Что коробку монпансье.
Хором:
– А концерт без конферанса -
Что комедия без фарса!
Князь Гвидон за кулисами:
– Что нам делать, перстенёк?
Перстенёк:
– Север, запад, юг, восток…
Войску дядьки Черномора
Окружить сестёр забором!
Появляется Черномор с дружиною.
Поют:
– Мы на дело правое, ать-два!
Собрались в поход.
С выправкою бравою, ать-два!
Животы вперёд…
Ребятушки бравые, ать-два!
Весело живём!
Дело наше правое, ать-два!
Мы всегда при нём…
Черномор – Гвидону:
– Мы поставили дозор
И построили забор
На крутом холме высоком,
Будь спокоен, ясный сокол!
Гвидон трёт перстенёк:
– Где же диво, перстенёк?
Перстенёк:
– Север, запад, юг, восток
Опускается экран,
На экране образ Тихвинской
иконы Божией Матери.
Перстенёк:
– Город Тихвин, князь Гвидон,
Быть великим обречён!
Образ матери Господней
Бережёт его сегодня…
Ты Святыне поклонись!
Помолись и повинись…
Монолог Тихвинской
иконы Божией Матери:
– Князь, томить тебя не буду!
Диво ты искал повсюду:
В океане, на земле,
В бочке и на корабле.
Не щадил телес и душу…
А теперь меня послушай!
Диво – это твой народ!
Опустись к нему с высот.
Разреши его сомненья,
В доброте твоё спасенье!
Да поздравь Салтана с внуком!
Ну, ступай же… вот же мука…
С уважением, поэт-декадент, символист, городской лирик, маньерист
Лидер, фронтмен рок-группы Liberal Crush
Фотомодель года, Основатель Фотомодельного Вестника
Вячеслав Игоревич Казаков
8 983 394 13 74 — по вопросам сотрудничества
Ничто не повторится в жизни дважды:
Ни новый день, ни новый поворот.
Плывет судьбы кораблик мой бумажный,
К своей последней пристани плывет.
Кто знает, сколько там, за горизонтом
Отпущено еще на свете дней
И сколько раз взойдет под утро солнце,
И вскроются озера по весне.
Зачем же постоянно спорить с прошлым,
Которого, увы, потерян след.
Ведь счастье не купить за медный грошик...
А, может быть, его и вовсе нет?
Встречаемся, прощаемся, прощаем,
Пытаемся душе, зачем-то, врать,
Быть верными друг другу обещаем,
Забыв: жизнь - не по правилам игра.
Что зависть души пачкает, как сажа,
Что не понять, где омут, а где брод...
Ничто не повторится в жизни дважды:
Ни новый день, ни новый поворот.
© Copyright: Ирина Стефашина, 2019
Свидетельство о публикации №119112107417
ЕСТЬ У ВОЙНЫ-СТАРУШКИ ВНУЧОНОК-ДУРАЧОК…
Есть у войны-старушки
Внучонок-дурачок.
Пальнёт из чёрной пушки
В игрушку-погремушку –
И шасть к себе в избушку
И двери на крючок…
И там звонит бабуле,
Выпячивая грудь:
– Мы славно громыхнули!..
Все пушки утонули…
Стою на карауле…
Пришли чего-нибудь…
И у войны бессмертной
Улыбка в складках щёк:
– Мои аплодисменты!
Воспользуйся моментом!
Не думай о процентах –
Умножатся ещё...
Есть у войны коварной
Внучонок-дурачок...
А дураку всё ладно:
Осколки – с неба манна…
Была б марихуана
Да женский каблучок…
СТАВЕНЬ, ИЛИ ДВЕСТИ ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА
Не даёт мне покоя ставень –
Достаёт скрипом ржавых петель,
Говорит:
– Ты застрелен, парень!
Нет тебя больше двух столетий…
И меня нет!..
Не дёргай веком!
Я – больное воображенье…
Уничтоженный человеком
Мир готовится к погребенью…
Заслонил ставень свет в окошке…
Петли скрипнули виновато.
В небе звёзды что хлеба крошки,
Мной рассыпанные когда-то…
СТРАШНО
О Господи, прости великодушно!
Мне не понять: зачем?.. когда?.. откуда?..
Рабам твоим, плохим и самым лучшим,
Пришла идея оправдать Иуду!
В Тебя не веря, уповать на чудо!
Предать огню сограждан непослушных…
В ушко иголки пропихнуть верблюда…
И горлом кровь! И – вдребезги посуда…
Тела мертвы… Без покаянья души.
В саду воронки. В подворотнях – пушки…
Темно и сыро! Голодно и душно!..
О Господи, прости великодушно!..
УРОКИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ
Когда бы знать, что нервы на пределе
И что она – не нашего двора…
Пришла жена, а мы в одной постели…
Потом не помню... чёрная дыра.
Естествознание не скоро познаётся.
Когда бы знать, что дождь заморосит
И что жена за зонтиком вернётся…
Ученье – свет, пословица гласит.
Когда бы знать, что кончатся патроны
И что одна горбушка на троих…
Не для войны придуманы законы.
Не верьте тем, кто говорит о них.
Естествознание не познаётся скоро.
Когда бы знать, где пуля просвистит…
Вчера опять бомбили спящий город...
Воздастся всем, - история гласит…
ЖАЛЬ…
А дураку – что вдоль, что поперёк!
Услышит: «Фас!» – глотнёт винца из фляжки,
Живот вперёд… рука под козырёк…
И с топором на столб…
и нет бедняжки…
БАЙКА О ДЫРЯВОМ КАРМАНЕ
Часть первая… День вчерашний…
Для того, кто хочет бросить
Каждым утром чистить зубы,
Одеваться, обуваться,
Пудрить нос и красить губы,
Кто не любит с лучшим другом
Посидеть за чаем чинно, –
Предлагаются к услугам
Полки винных магазинов…
Часть вторая… День сегодняшний…
Смотри часть первую
Резюме:
Горожане и сельчане!
Толку нет крушить витрины…
Наплевать дыре в кармане
На другие магазины…
МНЕ ПОВЕДАЛИ СТРАШНУЮ ТАЙНУ
Мне поведали страшную тайну:
– Лето кончилось, осень на круге…
Дом соломенный – это нормально
В жаркой Африке, но не в Калуге!..
На рыбалке полезен – согласен!
Но смешон в Заполярье суровом…
И нелепо совсем на Парнасе
Строить башни соломенным Словом.
Создавать персонажей брутальных…
Воздавать за чужие заслуги…
Мне поведали страшную тайну:
– Лето кончилось, осень на круге…
БЕЛЫЙ ГРИБ. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ…
Он франтом был, сентябрьский белый гриб!
В шикарной шапке на короткой ножке…
Любил стихи. Знал пару редких рифм...
Но позабыл: где люди, там лукошко!
– Я, – говорил, – король поляны сей!
Да что поляны! Я владыка леса…
– Ты лучше всех! – сказал лесник Евсей,
Прослушав речь с огромным интересом.
У старика улыбка до ушей!
В руке тростина… За спиной корзинка…
Привозят внуков – славных малышей…
И будут смех и пироги с начинкой.
Он франтом был, сентябрьский белый гриб!
В шикарной шапке на короткой ножке…
Любил стихи. Знал пару редких рифм...
Но позабыл: где люди, там лукошко!
ПАУТИНА
Мухи работают на паука…
Чтобы, достигнув угла потолка,
На пол плевать и глядеть свысока…
Мухи работают на паука…
Это сказала мне строчка одна,
Что проскользнула в постель из окна.
И попросила стаканчик вина.
Мухи работают на паука…
А у меня нет ни капельки в рот...
Ну, и строка - от ворот поворот!
Сплюнула зло и шагнула в народ.
Мухи работают на паука…
И научилась цитировать вслух…
Знают теперь и овца, и пастух:
Сила паучья в покорности мух!
Мухи работают на паука…
ГОРОДУ ТИХВИНУ ПОСВЯЩАЕТСЯ
Мне доверилась Память вечная:
– Город древний парит над речкою,
Люди в нём и милы, и молоды.
Называется Тихвин-городом.
Город любимый, неповторимый,
Дел твоих славных нельзя перечесть.
Непокорённый, войной опалённый,
Как хорошо, что на свете ты есть!
Говорила мне Память вечная:
– Долг священный - служить отечеству!
Закаляться огнём и холодом
И гордиться великим городом.
Город любимый, неповторимый,
Дел твоих славных нельзя перечесть.
Непокорённый, войной опалённый,
Как хорошо, что на свете ты есть!
Память вздрогнула и добавила:
– Не нужны мне чужие правила!
Не надейтесь, не ждите, вороги!
Не сдадим... Нам детишки дороги!
Город любимый, неповторимый,
Дел твоих славных нельзя перечесть.
Непокорённый, войной опалённый,
Как хорошо, что в России ты есть!
ОДА, ИЛИ МАРСИАНЕ В ТИХВИНСКОМ РДК
Не слагал я оды сроду,
Но в ненастную погоду
Почему бы эту оду
Не явить на белый свет.
Было так: осенней ранью
Прилетели марсиане
И к Нефёдовой Оксане
Заглянули в кабинет.
– Привезли мы Вам посланье
Из другого мирозданья.
Есть огромное желанье
Донести его до Вас…
Хорошо бы фортепьяно…
Опечалилась Оксана:
«Не ко времени и рано».
Но сказала:
– В добрый час!..
А на сцене зажигали…
Заводили, окрыляли,
Изумляли, вдохновляли
Коллективы РДК.
Лица, личики и лики…
Вот – «Цвети, наш край!» великий!
Вот – Володин многоликий,
Взбудораженный слегка…
Ножки тянут балерины…
Вот Володина Ирина
Создаёт фотокартины, –
Что ни снимок, то шедевр!
И куда ни глянь – таланты!
Самородки-бриллианты!
Все достойны главных грантов
За надежду и за нерв…
Вот идёт Иван Порошин.
Постучим давай в ладоши!
Ах! Какой мужик хороший!
Жаль, что не при бороде…
Вот «Гармония» с «Экспромтом» –
Все от Бога и от чёрта…
Голосов таких, без понта,
Во Вселенной нет нигде…
И взгрустнули марсиане,
Позавидовав Оксане…
А в субботу утром ранним
Заявился казачок.
Шасть к директору с портфелем…
И уже через неделю
Всем готовым быть велели…
А к чему? Пока молчок…
ПЕРВОЙ УЧИТЕЛЬНИЦЕ
Тамаре Ивановне…
Я возвращаюсь в год Шестидесятый.
В свой Первый «В» второго сентября…
И слышу голос: «Здравствуйте, ребята»…
И отрываю лист календаря…
Не всё былое вкус имеет горький!..
Учительница первая моя,
Спасибо Вам огромное за двойки!
Без них пятёрок не познал бы я.
И снова я лечу в Шестидесятый
С корзиной самых нежных хризантем…
И слышу голос: «Здравствуйте, ребята»…
А я в углу, не видимый никем.
Не всё былое вкус имеет горький!..
Учительница первая моя,
Спасибо Вам огромное за двойки!
Без них пятёрок не познал бы я.
СЧАСТЛИВЫЕ НЕ ПЛАЧУТ
Друзья, проснитесь! Есть весна на свете!
И улыбнитесь… И вперёд за счастьем!
Пусть непогода дверь срывает с петель –
Испортить праздник у неё нет власти…
Украсть рассвет не смогут дождь и ветер!
Вперёд, друзья!
За песней, за удачей…
Ликует жизнь на солнечной планете!
Преданья врут!
Счастливые не плачут!
НОЧЬ
Ночь покрыла покрывалом
И мосты, и перекаты.
Если сердцу грустно стало –
Повернись лицом к закату!
Ночь с волной заговорила,
Подняла над яхтой парус…
Если солнце загрустило –
Значит, мы с тобой не пара!
Ночь поблекла и пропала,
Осень стала бабьим летом...
Если сердцу песни мало –
Повернись лицом к рассвету!
ИСТОРИЯ МАТЕРИ
Я носила его целый срок,
Тридцать девять недель с половиной,
И, мечтая, шептала:
– Сынок!
Станешь ты настоящим мужчиной!
Белокурым, таким, как отец,
С голубыми, как небо, глазами.
И построишь волшебный дворец,
И украсишь планету цветами.
Дождалась… Принесли малыша...
Я взглянула, и стало мне плохо...
– Боже мой! – застонала душа,
Принимая чернявого кроху.
Муж ушёл. В тот же миг, в тот же час.
Не поверил в мою невиновность.
– Не хочу жить с такой, и весь сказ!..
И уехал в Ростовскую область.
А сынок между тем подрастал.
Представляете – стал космонавтом!
В том году пару раз прилетал:
В Новый год и на Женское марта.
Жизнь моя – испытательный срок!
Мать, отец, бывший муж на погосте…
А потом этот странный звонок...
И сто лет ожидания гостя…
Так, быть может, идут на расстрел.
Сердце стыло, просилось наружу.
Мне глаза целовал офицер –
Был он копией бывшего мужа.
Говорил: «Подменила меня
Медсестра ради лучшей подруги...
Оказался на Севере я,
Всё потом расскажу на досуге.
Ну, поплачь… на сестру не гневись!
В страшных муках скончалась весною…
Непутёвая, грешная жизнь…
Но успела связаться со мною…»
И закончилась долгая ночь –
Тридцать девять годин с половиной…
Мне теперь не бывает невмочь!
Навещают меня оба сына…
АБСУРД
Абсурд – парадокс Всевышнего
Вне нашего разумения…
Ничто на земле не лишнее:
Ни косность, ни озарение….
Абсурд – это туча чёрная,
Что дождика не желает…
А грузные лжеучёные
Овец заставляют лаять…
Абсурд – это время летнее,
А люди дрожат от холода…
И третье тысячелетие
Стучит по планете молотом…
Мне верилось и не верилось.
Абсурдны мои сомнения!
Супружеским долгом сделалось
Первое грехопадение…
Ничто на земле не лишнее:
Ни косность, ни озарение...
Абсурд – парадокс Всевышнего
Вне нашего разумения…
ЛИЦЕМЕРИЕ
Не дружили Любовь с Равнодушием,
Не грустили под песню одну…
Но однажды попили, покушали
И решили закончить войну.
И друг дружке раскрыли объятия…
Сладкой патокой стала слюна…
Поменялись законы, понятия…
И великие имена…
И улыбок красивых намерили.
Сочинили смешной кинофильм.
И родили на свет Лицемерие…
И колени склонили пред ним…
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ…
Несправедливость бьёт под дых,
И вечер нехорош,
Соображали на троих,
Считали каждый грош…
Потом вся морда в синяках…
Солома на ушах…
Да что мы всё о пустяках?
Давай на брудершафт…
С чужою бабой замутил
И выпал из окна…
А ты бы взял да отпустил,
Товарищ старшина!
ИЗМЕНА
Мы стали друзьями на долгих полдня –
Так было начертано свыше!..
Ты влагой целебной поила меня,
Слова золотые я слышал.
Мы громко смеялись. Взлетали до звёзд…
Грустили, друзей вспоминая. –
До крика! До боли! До стона! До слёз! –
Подлюку-разлуку не зная.
Но вот бес ударил меня под ребро.
Убил нашу дружбу святую!..
Я бросил тебя головою в ведро –
Бутылку портвейна пустую…
АЛЛО, АЛЛО, ИЛИ ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР С НАЧАЛЬНИЦЕЙ ФМС, НАХОДЯЩЕЙСЯ В КОМАНДИРОВКЕ
(На мотив известной песни)
– Алло, алло!
Я возвращаюсь в среду.
Везу подарки, с вас – большой пирог…
Прошу, однако, про дела поведать
И оправдать оплаченный звонок.
– Всё хорошо, владычица вы наша!
Но возвращайтесь поскорей.
Ни бог, ни дьявол с вами нам не страшен,
Ни уголовник, ни злодей...
А о плохом – одно словечко:
Исчез весь нашатырь в аптечке.
А в остальном, хорошая вы наша,
Всё хорошо, всё хорошо…
– Алло, алло!
Вы там в своей тарелке?!
Аптечка, нашатырь – какая чушь…
Скажите прямо: были в перестрелке,
Теперь нужны тональный крем и тушь…
– Мерси за тушь, любезная вы наша!
Дела идут, и жизнь легка...
ОМОН поймал за день вчерашний
Три сотни нарушителей УКа.
– Алло, алло!
Мой разум на пределе,
ОМОН и нашатырь – какая связь?
Скажите правду: был пожар в отделе,
И в кабинете бомба взорвалась…
– Пожар – пустяк, печальная вы наша.
Но протоколы для суда…
Мы их пахали – лошадь так не пашет...
Мужья – налево… Дети – кто куда…
Тут, как назло, старик из Сан-Франциско
Свалился с крыши головой в сугроб,
Мы сгоряча к аптечке медицинской,
И два бинта – на нелегальный лоб.
И вдруг приказ – быть срочно в Петербурге!
Бумаги по портфелям – и вперёд…
Но, слава Богу! Замглавы по дружбе
Прислал нам персональный вертолёт.
– Алло, алло!
Мужья сбежали – надо ж?!
А дети с кем?
Начальство… Нашатырь?
Скажите прямо: было много жалоб,
И ждёт нас скоро женский монастырь…
– Всё хорошо, владычица вы наша,
Всё хорошо, всё хорошо…
ПАМЯТИ ЕЛЕНЫ ГРИГОРЬЕВОЙ*
Где день?! Где ночь?!
Не знаю… Смыты грани…
Осиротел великий город наш…
Ценою жизни, разорвав аорту,
Она сдала последний репортаж…
Но в спешке не сказала «до свиданья»
Ни брату, ни супругу… никому…
Вздохнул Господь: «Работа без названья –
Придётся потрудиться самому».
И написал: «Григорьева Елена!»
И в скобках: «Замечательная жизнь!»…
И стало больше звёзд на небе бледном.
И света стало больше падать вниз…
*15 октября 2022 года ушла из жизни Григорьева Елена Николаевна – главный редактор газеты «Дивья», г. Тихвин, и телеканала «Дивья ТВ». Уважаемая коллега, любящая мать, добрая жена, прекрасный человек.
О БУКВАХ…
Любое произведение состоит из слов, слова – из букв. Буквы автор хранит в подсознании. Иногда из букв получаются мысли… Но, чтобы мысли стали общедоступны, их надо время от времени проветривать, вынимать из головы, не забывая, однако, что мысли, поданные в виде полуфабриката, не достигают цели… Увы…
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ РЕСТОРАННОГО ЗЕРКАЛА
Здравствуйте! Меня зовут Ресторанным Зеркалом. Родителей не помню, сирота я!
Пользуются все, а помыть некому. Так что не взыщите…
Чем занимаюсь? Отражаю действительность. Правдиво и беспристрастно с отведённого мне хозяином места…
Вы полагаете, что если ресторан, то и публика в нём соответствующая. Ничего подобного.
Очень даже приличные дяденьки и тётеньки заходят. Бывает, что и с детишками, но это днями больше. Вот и сегодня карапуз один причёсывался у меня. Пухленький такой, ножки коротенькие, но самостоятельный – ужас! Я это сразу почувствовало, как только взглянуло на него…
Причёсывается малыш, а у самого губы дрожат, того и гляди разрыдается.
– Мамочка, – жалуется он, – я в садике… – И реветь… Минут пять, наверное, надрывался. Еле-еле конфетами успокоили…
– Не могу, – говорит, – я со всеми вместе на горшок ходить, а меня за это в угол сегодня поставили…
А рядом с ними старичок стоял, номерок гардеробный в карман засовывал и всё слышал. Задели, видать, его эти слова.
Повернулся он к мальчику, головой седой покачал и говорит:
– Между прочим, за такие дела в наше время к стенке ставили… а в угол – это не страшно…
А вообще-то, Зеркалом работать можно. Главное – ни на что не реагировать и всё на ум записывать…
Потому как слово есть такое, замечательное, «мемуары» называется…
Вот думаю, не пора ли мне ими заняться…
Не разбили бы только…
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ГОСПОДИНУ СТИЛЛАВИНУ.
РАДИО «МАЯК». НАЧАЛО ТРЕТЬЕГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ.
ДВАДЦАТОЕ ЧИСЛО
Уважаемый господин Стиллавин!
Обстоятельства вынуждают меня предостеречь Вас от попыток разжигания классовой ненависти. Я имею честь быть постоянным слушателем Вашей программы и очень люблю её, но больше всего мне нравится Ваше неподражаемое ржание, и я готов слушать его круглосуточно.
Для этой цели я себе приёмник приобрёл, маленький такой, работает на батарейках и от сети. Но батарейки у меня быстро закончились, а купить новые пока не получается.
А давеча с ним несчастье приключилось – голос потерял, шепчет только… Но я вот что придумал: электрический провод удлинил. Приёмник к поясу привязал, чтоб слушать лучше, и хожу с ним по квартире, а провод электрический, как хвост мышиный, длиннее только, за мной стелется…
А шестнадцатого или семнадцатого сентября, точно уж и не помню, аккурат перед «Народным продюсером» произошло вот что.
Надо признаться, начало передачи я прослушал, Петруха из девяносто девятой квартиры припёрся время спросить. Я ему говорю: «Подожди, сейчас «Маяк» пикать будет», а он говорит: « Нет, пойду у Васьки спрошу», - и ушёл...
Закрываю я, значит, за ним дверь и слышу в приёмнике моём, какой-то чин нашёптывает, мол, зарплата у него маленькая, всего сто двадцать тысяч, и потому помощь ему требуется, и немедленная...
И тут классовая ненависть во мне проснулась…
Ну, и вышвырнул я приёмник свой в окно: ишь чего надумал, сто двадцать тысяч ему мало, а мне две недели назад получку дали, цельных три тысячи двести, и живу хорошо, «Маяк» слушаю.
Короче, выкинул я в окно приёмник – обидчика своего, а про провод электрический забыл начисто. На нём-то он и повис – бедолага мой! и давай раскачиваться, а потом возьми да об стенку шмякнись. И тут, представляете, звук у него прорезался, да такой звонкий, отродясь такого от него не слыхивал. Ну, и попёрли из него деньги, зарплата невиданная, неведомочейная: и двести тысяч, и триста… за пятьсот числа перевалились…
Понятно, вокруг приёмника моего толпа собираться стала, а у неё – у толпы – классовая ненависть тоже, поди, имеется. Короче, стал народ в мой приёмник камни бросать, но с бросанием у него получалось, мягко сказать, неважно…
И камни, по этой причине, всё больше в окна попадали, и из окон лица любопытные появлялись и тоже классовой ненавистью заражались…
И чего тогда только в приёмник мой не летело… перечислять больно…
Жалко мне его стало, дурёху! Хороший он, а главное – говорить научился, громко и без запинки. Ну, я и заспешил на помощь к нему. Забрался на батарею отопления, чтоб легче за провод дёргать, а батарея возьми да и лопни!
Пятьдесят лет стояла, ничего, а тут - на тебе!..
Ну, и хлынула на меня водица, чёрная, как дёготь…
А подо мною два этажа… ладно, не восемь и не пятнадцать, а то… страшно представить…
Так вот, господин Стиллавин, подхожу я к самому главному.
Счета мне принесли, кругленькие такие, ну да Вы их сами увидите, так как я с первой оказией их Вам отправляю…
От себя ничего не добавляю, потому как передачу Вашу люблю и уважаю, а классовая ненависть душе моей противопоказана…
С глубочайшим уважением, преданный Вам Жора Правдолюбов.
ВОЛШЕБНИК. ПИСЬМО К ДЕДУ МОРОЗУ
Здравствуй, Дедушка Мороз. Зовут меня Гришей Григорьевым. Учусь я в третьем классе, мне 9 лет, и я волшебник.
О том, что я волшебник, мне под большим секретом сообщила бабушка, но просила об этом никому не говорить, потому как волшебство болтовни не терпит.
Первое своё чудо я сотворил в шесть лет – спас наш дворовый футбольный мяч от большой и очень страшной машины. Машина называлась мусоровоз. Мячик катился прямо ей под колёса. Я сосредоточился, как учила меня бабушка, и приказал машине остановиться, а сам лёг на мячик. И машина остановилась…
Потом я пошёл в первый класс, и у меня появился друг Славка. Мы с ним сидели за одной партой и были неразлучны. Учительница называла нас «Не разлей вода».
Однажды Славка принёс в школу спичечный коробок, на котором был изображён мальчик на мячике и застывшая перед ним большущая машина. В этом мальчике я сразу узнал себя. Мне все хлопали в ладоши, и это было чудесно!
А во втором классе появилась Светка. Весёлая и очень красивая, хотя и задавала. Нам со Славкой она очень понравилась.
У Светки был котёнок Тишка. Она его очень любила и гуляла с ним.
Однажды Тишка чуть не утонул в огромной луже, которая неожиданно появилась у нас на дворе и становилась всё больше и больше. Её наполняла прорвавшаяся из-под асфальта наружу струя воды. Потом я узнал, что под асфальтом лопнула какая-то труба…
В эту лужу и угодил Тишка. Барахтался в ней бедный, лапками по воде стучал и скулил, скулил, скулил… жалобно так… и всё зря. Выбраться из лужи у него не получалось.
Тут я вспомнил про своё волшебство и стал искать нужные заклятия, но они не находились.
А Славка бросился в лужу, схватил Тишку за шиворот… короче, вызволил…
И Светка позвала его к себе домой пить чай и обещала постирать рубашку.
А совсем недавно на соседней улице был пожар. Горела собачья будка. Почему она загорелась, не знаю, но полыхала сильно. В будке кто-то скулил.
Я тут же сосредоточился и стал вспоминать волшебные слова, а Славка подбежал к будке, сунул руку в лаз и вытащил щенка. При этом кожа на руке у Славки стала чёрной от сажи и немного обгорела. И Светка потащила его к себе домой делать перевязку и пить чай.
Дорогой Дедушка Мороз! Не хочу больше быть волшебником! Забери у меня волшебство и отдай его Славке…
Мне очень нравится Светка. Я мечтаю с ней встретить Новый год. И чтобы она угостила меня чаем и разными вкусностями. А я бы под ёлку положил для неё от тебя подарок.
И чтобы ёлка была такой же красивой и нарядной, как Светка…
Ученик третьего класса Гриша Григорьев. Волшебник…
НАРОД СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ
Основано на реальных событиях
Эта история произошла в одном из подмосковных супермаркетов. Но, как говорили классики, могла произойти в любом районе нашей необъятной Родины…
Это был грустный день. Все средства массовой информации одно за другим передавали: не стало заслуженного деятеля культуры. COVID… COVID… COVID…
В огромном вестибюле, каждый сантиметр которого кричал: «Смотри, какой я чистый, опрятный и безопасный», два добрых молодца в настоящих респираторах ненавязчиво предлагали посетителям надеть маски. Чуть поодаль симпатичная девушка с ослепительной улыбкой мерила температуру…
У нас с женой температура оказалось нормальной, маскировка соответствовала, и стеклянные двери перед нами услужливо открылись…
Полчаса мы бродили по коридорам, изучая вывески. Я из любопытства, жена – из необходимости. Ей срочно нужно было то, о чём она ещё и сама не знала. Мы вошли в один из отделов. Я сел на диванчик, на котором лежали журналы с красивыми картинками, и стал их перелистывать.
Наконец нужная жене безделица нашлась, и мы направились к кассе.
Миниатюрная девушка в фирменной синей блузке, в роскошной маске с попугайчиком и в перчатках телесного цвета тонкими пальчиками пробежалась по клавиатуре кассового аппарата и назвала сумму.
Жена открыла сумочку, извлекла из неё кошелёк, из кошелька банковскую карточку… короче, всё как обычно.
Радуясь, что моя экзекуция закончилась, я взял с прилавка бутылочку с мутной жидкостью, плеснул несколько капель себе на ладони и стал обрабатывать руки.
Кассирша изумлённо посмотрела на меня. Глаза её брызнули зелёно-голубыми искрами, изящная фигурка превратилась в восковую, и я услышал:
– Неужели вы верите в COVID?!
Мат! Конец истории… Народ слезам не верит!
ПРОЩАНИЕ С ДЕТСТВОМ
Отголосив, с трудом,
Двери открылись в сенцы…
Я покидал свой дом
И расставался с детством…
Помнится, скрипнул пол,
Чайник пыхтел на печке.
Бросив ключи на стол,
Я загадал: «До встречи!».
Ветер свистел кнутом,
В пояс велел согнуться…
Я покидал свой дом,
Чтоб уже не вернуться…
ЗМЕЕЛОВ НИКИТА. ПОСЛЕДНИЙ ПОДВИГ
Не шумите, скоморохи!
С государем шутки плохи.
А царевной пренебречь –
Всё равно что лечь под меч
Или прыгнуть с колокольни…
Кто не верит – тот разбойник!
Я рассказчик, а не враль…
Жил да был на свете царь.
Восседал на троне красном,
Уверял, что жизнь прекрасна
И что чёрт ему не брат…
И скучал семь дней подряд –
Цифра выбрана условно,
Потому дышите ровно!
***
А теперь заглянем в дом,
Что на горке, за прудом,
Без крыльца и без навеса…
Там под кучей занавесок
Спит Никита Змеелов –
Семь побед его улов!
Он по царскому приказу
Шесть мерзавцев грохнул сразу,
А последнего в тюрьму
Приволок назло всему…
Вытер лоб, перекрестился
И в обратный путь пустился…
***
Солнце греет кожу щёк…
Жив! Здоров! А что ещё
Надо бравому солдату?!
Сердце бьётся под бушлатом,
И мечтается легко…
– Пусть Маруся далеко –
Вот приеду и женюсь!
Лишь немного отосплюсь, –
Говорил коню Никита,
Конь кивал и бил копытом.
***
Ох, наивная душа!
Жизнь не только хороша,
Но её порой стреляют,
Продают и покупают.
И задаром отдают…
А кого теперь не бьют?!
***
Зло с бедой под ручку ходят.
Змей Трёхглавый на свободе.
Как смола его дела:
Полыхают два села
И двенадцать поселений…
И четырнадцать имений…
***
Я рассказчик, а не враль…
И пришёл к Никите царь.
Стал служивого будить
И три короба сулить:
– Обещаю чтить законы,
Отдаю царевну в жёны
И три четверти земель.
Только Змея одолей!
– Все три морды мною биты! –
Отвечал царю Никита, –
Будут биты и сейчас!
Только ты отдай приказ.
Потому как без приказа
Ничего нельзя ни разу…
А царевна мне не в честь! –
У меня Маруся есть.
Я ей верность не нарушу!
Сын у нас растёт – Андрюша…
Вот со свадебкой никак:
То приятели, то враг…
Подожди – не в службу, в дружбу –
Пять минут, до ветру нужно.
У меня и в январе
Все удобства во дворе! –
Нам ли этого не ведать…
Право, чтобы за беседой
Провести полдня с царём –
Надо быть богатырём!..
***
– Говоришь, сбежал змеёныш?
А в который раз – не помнишь?
Не гони мне порожняк! –
И Никита сжал кулак:
– Зашибу…Теперь затраты:
Я, конечно, небогатый,
В этом часть твоей вины,
Но важнее для страны
Сеть бесплатных туалетов.
Сотвори её до лета.
Лучше, если до весны!
Не убудет из казны!
Дело дорого не стоит –
Туалет не замок строить:
Двадцать досок, потолок
Да бесхитростный замок…
Набери ребят толковых,
Вдохнови рублём и словом…
***
Я рассказчик, а не враль…
– По рукам, – ответил царь.
И работа закипела!
Ну, ещё б – царёво дело!
Возразить поди посмей…
Берегись, проклятый Змей!
***
И Трёхглавый, трижды битый
Непосредственно Никитой,
Быстро понял что к чему –
Лапы поднял – и в тюрьму…
***
Не шумите, скоморохи!
С государем шутки плохи.
А царевной пренебречь –
Всё равно, что в землю лечь!
Кто не верит – тот разбойник! –
Всех на плаху недовольных…
И Никита был казнён
И посмертно награждён…
***
В то же время тёмной ночкой
Змей покинул одиночку.
Но без шума в этот раз:
Попросили ждать приказ,
Потому как без приказа
Ничего нельзя ни разу…
***
Я рассказчик, а не враль…
И пришёл к Марусе царь…
На крыльце Андрей Никитич
Брови хмурит, но не хнычет,
Отрабатывает речь:
– Мама, где отцовский меч?!
***
Помню, бабушка учила:
– Береги, внучок, чернила –
Сочиняй в уме стишок!
Но сначала на горшок.
И не хнычь!.. За все деянья
Воздаётся Мирозданьем!
***
Сказка ложь, но в ней мораль!
Я рассказчик, а не враль…
ОКСАНЕ НЕФЁДОВОЙ
С Днём рожденья, Оксана! –
С Днём благостным! –
Уберите грустинки из глаз…
Звёзды в небе с любовью и радостно
Сочиняют поэмы для Вас!
И апрель по-хозяйски – вразвалочку
По владеньям прошёлся своим
И взмахнул дирижёрскою палочкой,
И склонились деревья пред ним. –
Засверкали листвой раньше времени…
Завальсировал дождь озорной…
Потому что у Вас День рождения
И божественно пахнет весной!
МОНОРИМЫ*
1. ТОСТ
Запомни, Васенька, урок:
Нельзя жене давать зарок,
У всякой верности есть срок:
И если век её истёк -
Беги, пока не занемог...
Перешагни чужой порог
И недругу состряпай рог.
Прошу прощения за слог,
Рога, конечно, видит Бог…
Короче, похоть не порок! –
Ты не в постель чужую лёг,
А демографии помог…
За то и выпьем, Василёк!
2. КТО ЕСТЬ КТО?
Француз- ¬мальчишка , не старик,
Вчера узнал из модных книг:
Мир многогранен, многолик,
И кто есть – баба, кто – мужик!? –
Нельзя понять за краткий миг…
И страшный вопль… И горький крик…
Напялив бабушкин парик,
Пацан внутрь зеркала проник:
– Да что со мной? –
Спросил язык…
И зеркало сказало: – «Бзик!».
• Монори;м, также — монорифма — однорифменный — стихотворение или часть его, использующее одну рифму
ТОВАРИЩУ БУХАРИНУ…
Мир велик, многолик, многогранен. –
Помнит сотни лохматых голов.
Вы бессмертны, товарищ Бухарин! –
Основатель прекраснейших слов. .
Обойдёмся без громких оваций.
Море синее вброд перейдём…
Забухать, а потом набухаться,
Может каждый…
Но лучше – втроём!
ДВЕ НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ИСТОРИИ
Управляя чужой повозкой, пьяный возница загнал её в пропасть. В результате погиб сам и погубил лошадь.
Оставшись одна, повозка сказала:
– Наконец-то я свободна! ...
Вздохнула и развалилась.
***
Изъяв из навозной кучи червяка Фильку, слегка подвыпивший, нигде не работающий Сенька нацепил его на крючок и бросил в воду.
Заметив танцующего Фильку, карась Кузька немедленно проглотил его, но сам был съеден щукой.
В свою очередь, щуку, внутри которой мирно дремал наш герой-червяк, выловили рыбаки и доставили её вместе со спящим Филькой в императорский дворец… Там они попали: сначала на кухню, потом на стол императора…
Через два дня червяк Филька вернулся в родную навозную кучу и стал рассказывать необыкновенные истории, которые обычно начинал словами: «Когда мы с Его Величеством сидели за одним столом …»
ВАНИНЫ ЖЕНЩИНЫ
Первой женщиной у него была мама. В её животике было хорошо и спокойно.
Настроение было прекрасное. Ваня улыбался и дрыгал ножкой.
Маме это не нравилось, и он родился…
Потом он познакомился с бабушкой…
Бабушка носила его на руках, а он вредничал и громко плакал.
А бабушка любила его…И так было всегда…
Потом бабушки не стало. Мама сказала, что бабушка улетела на небо…
Через несколько лет на небо улетела и мама.
А ещё у Вани были жена и дочка.
С женой он иногда ссорился, но справлялся, а вот с дочкой? –
Дочка была вся в папу…
А потом пришла чужая. – Добрая, ласковая, спокойная.
Уложила его в постельку, погладила по голове и улеглась рядом.
Ване это не понравилась, и он задрыгал ножкой.
Чужая обиделась и сказала: «Я ухожу и больше к тебе никогда не приду!»
Ваня махнул рукой: « Ну, и ладно. Но скажи, как зовут тебя?»
– Старость! – ответила чужая и хлопнула дверью…
P.S.
Старость сдержала своё слово.
Ваня получил звание Героя России задолго до её прихода... посмертно ...
БУМЕРАНГ
Маруся Марковна проснулась,
Глаза открыла… потянулась…
И тут будильник дал звонок.
Она толкает мужа в бок:
– Твой храп разбередил Европу! –
– Да я, – скрипит зубами Стёпа, –
На свадьбе был трезвее всех!
– Мерзавец, бабник, пустобрех!
В кафе «Надежда» всем всё по фиг! –
"Корона льва" и "Дама в профиль". –
Грустят картины на стене
По невозвратной старине…
Степан гнобит официанта:
– Ругаться с модным музыкантом!? –
Он кто тебе? – Внебрачный сын! –
А у меня пустой графин…
Официант приносит водку,
Стакан и тощую селёдку…
– Я отлучусь на полчаса –
Любовь зовёт под паруса…
Спешу... Характер у таксиста! –
Не быть ему премьер-министром!..
А Баба, знаешь, у меня! –
С ума схожу четыре дня…
Маруся Марковна обулась,
Надела шляпку, улыбнулась…
На шею шарфик цвета беж. –
Её мужчина юн и свеж…
А как галантен!.. Как заводит…
И на проспект она выходит…
И он летит к ней на такси…
Святые люди на Руси!
Крокус Сити Холл.
Гвоздичка. Девять дней…
Гвоздичка на столике в спальне…
Перчатки, коробка конфет…
Хозяйка ушла на свиданье –
А ей и семнадцати нет.
А он – на полгода моложе,
Но клялся: «Двадцатый пошёл!..»
Мужчине быть младше негоже.
Приехали… Стоп… Крокус Холл...
Гвоздичка на чёрном граните ¬
Одна в океане цветов…
– Ищу…не встречали… простите! –
Девчонку… шестнадцать годков?..
Зазеркалье. Второй эпизод
Двуглавый сон явился мне:
Вхожу сквозь зеркало в стене
В шатёр без окон и дверей,
Без ярких ламп и батарей...
Там тишина, покой, уют…
Там наши головы живут. –
Не те, что носят на плечах
По недосмотру палача. –
А те, что бренные тела
Зовут на добрые дела
И не желают дел иных…
Им невозможно дать под дых…
Там нет дороги на погост
И не страшит Великий Пост.
Не манит слава и успех… –
И главный там не выше всех! –
Но светел, честен и умён! –
И тут меня покинул сон…
Скрипит несмазанная дверь,
Жара от хмурых батарей…
Журнальный столик у окна…
В мозгу извилина одна…
Ни ветерка, ни сквозняка…
Печальна поздняя строка.
ИСТОРИЯ БУРОГО МЕДВЕДЯ,
РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ
Так случилось: я, бурый медведь –
Из потомков старинного рода, –
Оказался на шабаше ведьм,
На закланье лесного народа…
Дым клубился до самых небес…
Запах гари, смолы и картечи…
Бил в литавры звериный оркестр,
Веселилась поганая нечисть:
В пляс пускалась, играла с огнём,
Отравляла дубравы и степи…
Забываюсь искусственным сном
И не вижу закованных в цепи…
Не взреветь! И не встать в полный рост…
Не расправить могучие плечи.
Не услышать ответ на вопрос:
– Кто страшнее: слепцы, или нечисть?
Жизнь и смерть в мире гнуса и ведьм
Не зависят от воли народа…
Я – Медведь, и отец мой Медведь.
Мы – наследники древнего рода!
Треть всей правды – всегда только треть!..
Без свободы нет искренней речи…
Я – не бог и могу умереть!
Но не раньше, чем чёрная нечисть…
ПРОРОКИ ТОЛПОЙ НЕ ХОДЯТ…
Я верю и знаю точно! –
Беды чужой нет в природе…
И звёзды восходят ночью,
И в марте весна приходит...
И ветры верны свободе. –
И нет страшных слов в конверте!..
Пророки толпой не ходят,
Ни до и ни после смерти!..
Всё в жизни во имя Жизни! –
Свист пули, раскат орудий…
Я верю: в моей Отчизне
Пророков ещё пребудет!..
Начало творческого пути. Вторая половина шестидесятых годов
ХХ века. ( в сокращении)
¬¬¬¬¬¬¬По следу моих первых строк…
Начало творческого пути. Вторая половина шестидесятых годов
ХХ века. ( в сокращении)
Эпизод 1. Судьи
Не подлецам во славу,
Не для триумфа лжи
Людям даётся право
И умереть, и жить!
Тысячи сотен судеб
Не поместить в гранит…
Вечность дала нам в судьи:
Совесть, любовь и стыд…
Боязно, но не в тягость! –
Мне до седых волос
С ними в печаль и в радость
Странствовать довелось…
Не подлещам во славу,
Не для триумфа лжи
Людям даётся право
И умереть, и жить!
Эпизод 2. Раненый в сердце
Раненый в сердце пощады не просит –
В раненом сердце любовь свою носит.
Сжальтесь над ним и не ждите: «Спасибо!».
Врач не сумеет заштопать обиду…
Врач не сумеет заштопать обиду…
Парень он крепкий, но только для виду!
В сердце мальчишки застыла печать,
Сердце мальчишки не может молчать…
Ревность-подлюка со всей своей силой
В сердце мальчишки жало вонзила.
В сердце мальчишки жало вонзила.
И обманула…и погубила…
Лето закончилось… Барствует осень…
Раненый в сердце пощады не просит!
Раненый в сердце пощады не просит –
В раненом сердце любовь свою носит…
Эпизод 3. Подарок.
Они сидели на берегу моря. Тёплый южный ветер приветливо трепал им волосы…
Небольшие волны накатывались на берег, разбрасывая разноцветные камушки…
Дети любовались морем и мечтали…
Им не было и двенадцати, и жили они давным-давно, ещё в Первый век Мирового Согласия, когда люди ещё жили на одной только Земле и обогревались только одним солнцем.
Но эти двое подарили Миру счастливую улыбку и вечную жизнь.
Сегодня, когда давно забыты страшные и непонятные нашему сознанию слова: смерть, горе, печаль, трудно себе представить, что они были когда-то и имели страшную силу.
Но это было! Так учат летописи, и нет причин им не верить.
Эту историю мне поведал мой дедушка, а дедушке рассказал его отец, его отцу – отец его отца…
Давно это было.
– О чём задумалась, Лена? – Спросил голубоглазый мальчик в коротеньких штанишках с покрасневшей от загара спиной.
– Да так, грустно что-то, ответила девочка, – лето быстро закончилось…
Они дружно молчали. Долго ли – коротко ли – не знаю…
Но вот солнце прижалось к земле и обернулось вечерней зарёй... Да такой красивой, что взгляд невозможно было отвести…
– Ты ничего не чувствуешь, Лена? – спросил мальчик. – Не видишь?
Нет, – ответила девочка. – Что с тобой, Павлик?
– Сам не пойму! Просто слышу мелодию, будто пианино играет, и запах сирени чувствую… Но это же невозможно. Сирень в конце августа не цветёт. Может, на солнышке перегрелся?..
– Нет, нет! – вскрикнула Лена, – я тоже слышу музыку и запах сирени чувствую…
И тут наступила тишина…
И прямо из моря на берег вышла неописуемой красоты девушка. В руках у неё было два изумительных цветка цвета морской волны.
Она протянуло их детям:
– Вот, возьмите. Это цветы жизни. Раздавайте их людям. Они вечны. Отдадите один цветок – тут же появится другой. И пусть одни люди радуют ими других людей. И так будет бесконечно. И всё будет хорошо! И все будут счастливы…
И дети побежали приносить Миру радость…
Когда это было?
Или: когда это будет?
Эпизод 4. ДОРОГА К СЧАСТЬЮ . ОДНАЖДЫ В СССР
Генка Воронцов спускался к реке по узкой тропинке, и в памяти его проносились картины детства.
– Вот камень, – вспоминал он, – на котором, бывало, оставлял одежду и с разбегу прыгал в прозрачную воду, а вот пещерка, в которой он, прячась от взрослых, доставал из потайного места огрызок сигары, прикуривал, делал две-три затяжки, гасил и возвращал на прежнее место. Курить он не любил, но это было его тайной, и он ею дорожил…
Когда всё это было…
Сейчас ему двадцать четыре, за плечами армия: срочная и сверхсрочная…
Сегодня он шофёр первого класса, всеми уважаемый человек, Геннадий Степанович Воронцов, бригадир автоколонны 1418.
Несмотря на август, было невыносимо жарко. Генка сбросил с себя рубашку и тут чьи-то сильные руки оторвали его от земли…
Генка сразу узнал эти руки: большие, мускулистые…
– Мишка, ты?!
Руки бережно опустили его на землю.
– А я всё-таки нашёл тебя, душа пропащая!
Друзья обнялись.
– Шесть лет не был в родных краях, – вздыхает Генка.
– А теперь, стало быть, в командировке?
– Да на уборочную со своей бригадой…
– Ну, что, идём?
–Идём, – соглашается Генка.
И они пошли. Но не к Мишке, как предполагал Генка, а совсем в другую сторону…
– Куда ты меня ведёшь, «Иван Сусанин»? – спросил Генка.
– Всему своё время. Сейчас узнаешь. Впрочем, пришли уже...
Калитка была открыта… От неё до самого крыльца вилась тропинка. На крыльце несколько человек громко смеялись…
– Посторонись, – раздвинул их Мишка, – нам прямо!
– Проходь, – хором ответили парни, – А это кто с тобой, Мишель? Ужель Ворона?
Ты откуда нарисовался, Генок?
У Генки кружилась голова… В груди щемило... Слова не хотели вырываться наружу, и он всем отвечал молчанием…
– Покурим, Генок!
– Не курю….
– Молоток! Тогда вперёд…
Народ расступился, и Мишка с Генкой очутились в празднике.
Виновницей праздника была младшая хозяйка дома. Звали её Татьяной, и ей исполнилось 18.
Родители Тани уехали в город, якобы по срочным делам… Но все понимали, что они просто решили не смущать молодёжь. Однако, к вечеру обещали вернуться…
«Неужели это Танюха-Веснуха?! – подумал про себя Геннадий. Как она выросла. Как похорошела…
Последний раз он видел её….
– На твоих проводах в армию, шесть лет назад, – точно прочитав его мысли, сказала Татьяна. – Ну, что стоишь как истукан? Давай поздравляй меня. – Таня подмигнула ему и рассмеялась…
Генка от неожиданности покраснел и стал хлопать себя по карманам в надежде найти в них что-нибудь, похожее на подарок.
Рука его наткнулась на перочинный нож. Он достал его и протянул Тане.
– Вот… выйдешь за меня замуж – будет чем картошку чистить…
Слова вырвались сами собой. Генка не их ожидал и покраснел ещё больше…
Татьяна засмеялась.
– Замуж? За тебя?
Глаза их встретились….
Потом пришло Время Тостов. Праздничный стол ломился и изнемогал от нетерпения…
***
Быстро и незаметно пролетело время. Урожай собран на славу... Пора возвращаться домой…
Геннадий увозил домой молодую жену – Татьяну Воронцову.
Они болтали, строили планы и улыбались друг другу. Вместе с ними улыбалось счастье – большое, но очень хрупкое…
Их машина была первой в колоне. Большая часть пути была преодолена…
И вдруг грузовик Воронцова обгоняет зелёный «Газик» Витьки Лебедева, оставляя за собой столб пыли…. А впереди крутой поворот… К тому же, всю ночь шёл дождь….
– Куда? Куда? Разобьёшься! – Генка кричал, кричал громко, кричал насколько хватало голоса, отлично понимая, что Лебедев его не слышит…
Машина останавливается... Воронцов кричит жене: – Прыгай! – выталкивает из кабины и давит на педаль акселератора…
Он успевает до поворота догнать лихача, обойти его и развернуть свою машину…
Потом удар… беспамятство…
***
Что такое белый цвет?! Его в чистом виде в природе не существует… Это всего-навсего множество других цветов, непрерывно находящихся в движении…
Генка открывает глаза.
– Где я? Что со мной? Рядом девушка в белом халате. Кто она? – Таня?! Нет, не Таня… Тогда кто?.. И почему у неё такие грустные глаза и почему так сильно болит левая нога…
– Пить, – просит он и ощупывает ногу: бедро… коленка… а дальше? – Дальше ничего нет… Но почему тогда болит? Мысли путались, пугали сознание, которое, хотя медленно, с большой неохотой, но возвращалось к нему и пробуждало память.
Генка вспомнил всё! Вспомнил, и ему стало страшно…
«Зачем я ей? Зачем!?
Она молода… красива… а я…»
– Пить! Хочу пить! Дайте воды!
Сестра приносит воду и помогает ему утолить жажду…
– Очнулся, ну, вот и молодец, там девушка тебя ждёт…Две недели от тебя не отходила, пока ты в беспамятстве был…. Мы ей кушетку в коридоре поставили… уснула только что… разбудить…
– Нет! – Выдавливает из себя Геннадий, – не надо… пусть уходит… скажите ей, что не люблю я её… и никогда не любил… Пусть проваливает… Точка. Я хочу спать…
***
Таня пришла через неделю. Где она была? Что делала? – Геннадий не знал. Он убеждал себя, что поступил правильно, что так и только так поступают настоящие мужчины…
– Привет! – Сказала Таня, – я присяду.
Генка кивает…
– Я долго думала, что скажу нашему ребёнку, когда он вырастет и спросит: «Где наш папа?»
И вот что придумала: – Наш папка, скажу, – трус и слабак и недостоин нас… Прощай!
– Что? – только и смог выдавить из себя Геннадий. – Ребёнок! Какой ребёнок?!
***
Прошло 20 лет.
Воронцовы провожали сына в армию.
– Служи достойно, сынок! – Сказал Геннадий.
– Пиши чаще! – Сказала Татьяна
– Я люблю вас! – Сказал Степан, – и не подведу…
МОИ СЕМИДЕСЯТЫЕ.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОЛОДОСТЬ
ПРЕЛЮДИЯ
Говорят, я в плену у Есенина, –
Взят без боя одною строкой…
Мне явили её в День рождения
В толстой книжке, не помню какой…
С той поры: и в погоду осеннюю,
И в мороз, и цветущей весной –
Эта строчка из стихотворения
В кошки-мышки играет со мной…
*СЕРГЕЮ ВИНОГРАДОВУ.
МОЙ ДОЛГ – ПОЭЗИИ СЛУЖИТЬ!
Хвала судьбе! Я пародист!
И, честно, дело не в престиже
Сажусь за стол…
Я – чистый лист!..
Всё гениальное из книжек!
Мой долг – поэзии служить! –
Я – детектив!
Я – изыскатель!
Вникаю в суть стихов чужих,
Как в золотой песок старатель…
*Четвёртого сентября 2024 года ушёл из жизни старейший Тихвинский литератор, журналист Сергей Виноградов…
Не всё знают, но он был автором многочисленных пародий: они у него получались смешными, но всегда светлыми…
В то время мы часто выступали в школах, общежитиях и других аудиториях…
Естественно, без дружеских шаржей не обходилось…
ДОРОЖНАЯ ИСТОРИЯ
Господа!
Вся земля опоясана
Серпантином шоссейных дорог…
Снова в рейс нам, и месяц над трассою
Самый главный диспетчер зажёг.
Километры с колёсами шепчутся,
А о чём? Угадай! Разберись!
На руле стрелки часиков вертятся,
Отмеряя секунды и Жизнь.
Жизнь! –
Она: и печали и почести!
И аварии – чёрт бы побрал!
И дневник непроверенный дочери,
И туман ненасытный с утра.
И усталость!..
И зрение портится…
Знать, не зря, чтоб не спать за рулём,
Дорогую, безмерно, бессонницу
Мы с собою в дорогу берём….
Две заправки до города Тихвина…
Ну, мотор! Поднажми, старина!
Он ревёт - и сигналом, как выстрелом,
Разрывается тишина.
ПОЗДНЕЙ ОСЕНЬЮ
Питерский дядька-дождик –
Разве его осудишь? –
Тупо вбивает гвозди
В стены безлюдных улиц.
Сумрачно во столице!
Царствует мрак осенний.
В луже, озябшей птицей
Плещется лист последний….
Ветер мукою сыпет,
Птицы не видят веток…
Тяжко вздыхает Питер
Над убиенным летом.
ЗИМНЕЕ
Разве виновна зима,
В том, что унылы дома?
В том, что у сотен сердец
Нет обручальных колец.
Разве виновна она,
В том, что метель допоздна
Ходит с метлой у ворот,
Свищет и спать не даёт?
В том, что не топлена печь?
Рядышком не с кем прилечь…
В том, что постель холодна, –
Разве виновна она?
Люди ругают зиму.
Холодно жить одному…
ВИШНЁВЫЙ ОМУТ
Вишнёвый сад – вишнёвый омут!
И нам по 18 лет…
Ты уходила в ночь к другому,
А я с другой встречал рассвет...
Осталось взять любовь в кавычки.
Купить билет в чужой маршрут.
И наблюдать из электрички,
Как вишни рядышком растут…
СОЛДАТКА
Бродит вечер по земле,
Лампы зажигает…
На неубранном столе
Водка прокисает…
День накинул капюшон,
Остывает ужин…
Не приносит почтальон
Весточку от мужа…
Муж воюет на войне –
Всё предельно просто!
Шепчет карта на стене
Про Даманский остров…
Бродит вечер по земле,
Лампы зажигает…
На неубранном столе
Водка прокисает…
***
Милая, хорошая!
Что глаза печалятся?
В тереме у месяца
Осень зачинается…
Отвечает милая:
– Ноченька отравлена:
И вино не выпито,
и постель заправлена…
УТРО
Вышло утро из тумана,
Ночь ушла за горизонт…
Полусонная путана
Прячет личико под зонт…
Левый глаз слегка подкривлен,–
На войне как на войне!
У клиента без извилин
Тяжелее портмоне.
Прячет личико девица…
Дома дети и свекровь.
Муж два года в психбольнице…
Ну, какая тут любовь?!
Лечь попозже – встать пораньше…
Деток в садик отвести…
И всё дальше, дальше, дальше…
Боже, миленький, прости!
Осеннее... Лирическое...
Ветеран войны вспоминает
До осени сорок минут…
При свете ночных фонарей.
Её с нетерпением ждут,
Надеясь расстаться скорей
А помнишь, лет сорок назад,
Нет-нет! – много больше уже:
На бал приглашал листопад
И строил нам рай в шалаше…
Потом был расстрелянный год –
Помянем его. Погрустим…
И вспомним, как рвались на фронт.
И, может, друг друга простим…
До осени сорок минут…
Хандра, душу мне не трави! –
Сентябрь с нетерпением ждут
Как память о первой любви…
Берёзка и липа
Берёзка переехала в столицу. –
Ей дали место в сквере возле липы…
Потом студенты, прежде, чем напиться,
Сваяли с ними два прекрасных клипа.
И всё бы хорошо, но вот загвоздка –
Всего одна, но как она кричала!..
– Меня все любят! – Хвасталась берёзка.
– А мной гордятся! – Липа отвечала…
Не получилось дружбы – так уж вышло! –
Берёзке чужды были объясненья:
Что «липовый» и слово «никудышный»
Имеют разные происхожденья…
– Не убивай! Не злобствуй! Не злодействуй!–
Законы Божьи хороши, но строги! –
Не укради и не прелюбодействуй!..
У двух красавиц нет одной дороги…
Воспоминание о первой любви
– Ты предал детство! Ты – предатель! –
Нельзя влюбляться в десять лет! –
Шептал мне на ухо приятель,
Садясь на мой велосипед.
Отдать за рубль на месяц велик –
Большая надобность нужна!
Но друг в любовь мою не верил,
А за окном была весна.
И солнце пряталось за парту!
И гром гремел пустым ведром…
А я спешил к кинотеатру
На встречу с Мэрилин Монро.
Мармышкин
Предисловие.
Утро не задалось сразу…
Мармышкин проснулся в канаве. Страшно хотелось курить. В поисках окурка он стал ползать по мокрой траве и неожиданно наткнулся на странный предмет с кнопками, на обратной стороне которого было написано «Машина времени», а ниже, под надписью, в правильном квадратике, поблёскивали цифры от нуля до десяти, и буквы, сложенные в предложение: «Набери желаемый год вручную». В верхнем правом углу была ещё одна кнопка – красная: «отмена всех предыдущих действий». А в левом – большая треугольная «Пуск».
Мармышкин повертел прибор в руках, пробежался глазами по цифрам, потёр лоб, вспоминая, какой сейчас год, прибавил к нему первую запавшую в остатки мозга цифру «три» и, нажав на левую верхнюю кнопку, закрыл глаза.…
Когда он их открыл, то снова обнаружил себя в той же канаве, но в ней почему-то лежал снег…
Мармышкин нахмурился и нажал на кнопку возврата… Курить хотелось страшно… Он стёр со лба пот и надавил на клавишу «8». И снова очутился в канаве, но без снега и без всякой растительности. Мармышкин сплюнул и нажал на кнопку «отмена всех действий». И тут же услышал голос:
– Ну, чего, бедолага? Не понравилось? А тебя в детстве не учили, что чужие вещи брать нехорошо?
Мармышкин открыл глаза и, увидев перед собой совсем ещё молодого мужчину, сказал:
– Не помню, курить хочу…
– Не курю, - ответил мужчина. - Но могу дать деньгами, сам купишь. А игрушку отдай. Через неделю получишь другую… Давай знакомиться. Я – Женька, отчества не надо, не люблю… Ты – Лёва Мармышкин… я знаю… Ну, пока, не скучай… и ушёл…
Через неделю, в аккурат в полдень, когда солнце только успело заползти на самую вершину неба, Женька появился снова. И не один. С собакой…
В руках у него был новый прибор, размером не больше прежнего, но всего лишь с одной кнопкой
– Привет! – поздоровался он и добавил: « Сделай, пожалуйста, вот что: не торопясь вздохни и вспомни годы своей юности. Мы – ровесники, так что они у нас одни и те же. Как только вспомнишь – дай мне знать…»
– А ты, Боб, – Женька повернулся к собаке, – отнеси это письмо Кольке. Пусть прочтёт и даст прочесть Валентине и Лёхе… Всё понял?
Пёс кивнул. Женька закрепил на собачьем ошейнике треугольный конверт.
– Ну, беги, с богом! … может, ещё и увидимся… хотя вряд ли…
Пёс вильнул хвостом - и только его и видели…
– Ну, что, Лёва, поехали?!
Мармышкин ничего не понял, однако, кивнул…
Женька нажал на единственную кнопку прибора…
Глава 1. Николай
Ранним утром, пятнадцатого августа из парадного подъезда гостиницы «Армагеддон», на проспекте Атлантов, вышел представительный мужчина лет тридцати пяти. Его двухметровый рост, широченные плечи и кулаки величиной с боксёрские перчатки впечатляли, но чувства страха не вызывали. Зависти, удивления, этого – сколько угодно…
Соответствующей была и одежда, дорогая, но несколько старомодная: тёмно-серый костюм, купленный по случаю в Доме моды, светло-голубая рубашка и небрежно завязанный галстук. Впрочем, галстук, цена которого эквивалента двухмесячной зарплате среднестатистического работяги, имеет право завязываться, как ему вздумается. Завершали гардероб некогда чёрные, а теперь серые от пыли ботинки на высокой подошве.
Что до внешности, унаследованной от родителей, то пышная шевелюра, высокий лоб, породистый подбородок и уши, немного бледные, с большими мочками, выдавали в нём человека незаурядного, но легкомысленного. Звали мужчину Николай Игнатьевич Казимиров-Арчинский, и направлялся он в редакцию популярного еженедельника «Оракул», где в приёмной главного редактора его ожидал древний, но всё ещё крепкий стул, принадлежавший в начале двадцатого века царской династии. (Во всяком случае, так утверждали сотрудники). И, соответственно, сам редактор.
***
Преодолев половину пути, Николай Игнатьевич неожиданно почувствовал резкую боль под левой лопаткой.
– Ещё чего не хватало! — подумал он и остановился. И тотчас в голову к нему влезла нелепая мысль: – никогда не изменять жене. Мысль была настолько неожиданная, что Николай рассмеялся. Изменять ему ровным счётом было некому. Он был закоренелым холостяком и любил повторять: выберешь одну единственную – остальные обидятся. А их больше…
— Старею, наверное, — с невообразимой грустью подумал Николай, и одухотворённое лицо его, с классическим римским профилем покрылось неподдельной печалью.
А утро в тот день, надо отметить, было исключительно приветливым и ласковым. Заря только что вырвалась из объятий разрумянившегося, похорошевшего неба, оставив на его лице, ну, не плутовка ли! — следы помады, изумительно-безумного цвета. Роса на траве – не майской конечно, но всё же, всё же… - порезвилась, порезвилась и… растаяла, растворилась, облачком сизым обернулась, да не важно, не важно это. А важно то, что, вскрикнув от боли, Николай Игнатьевич остановился и зачем-то достал из кармана перочинный ножик.
– Нет, точно старею, к бабке не ходи – старею, — разозлился он, и не в чём неповинный нож хрустнул, застонал и полетел к ощетинившемуся кусту шиповника, а в руках у Николая Игнатьевича появилась пачка сигарет. Тут он вспомнил о принятом решении бросить курить и окончательно расстроился.
– Колян, сигареткой не угостишь? – Голос был до боли знакомый, можно сказать, родной. Николай улыбнулся. Встретить старого друга – вот что ему необходимо. Безусловно, помочь Жека не сможет – не Господь-Бог, но выслушает, несомненно. Да чего уж теперь – вот он, старый, добрый товарищ.
Николай Игнатьевич собрался произнести пространную речь, но передумал. И хорошо сделал. Потому как приветствовать было ровным счётом некого, если, конечно, не считать, худущего бездомного пса, непонятной породы и окраса. Пёс, разумеется, не был знаком Николаю Игнатьевичу, но выглядел вполне миролюбиво, как и полагается всякому, жаждущему угоститься дорогой сигареткой.
– Фу ты, чёрт! — выругался про себя Николай Игнатьевич и на всякий случай перекрестился: при чём тут сигареты, нервы шалят – вот что главное. Завтра же, завтра же в поликлинику.
Пока Николай Игнатьевич вытирал платочком вспотевший лоб, пёс терпеливо ждал, бесцеремонно разглядывая расширенные до неприличия обычно голубые, а сейчас посеревшие до цвета легированной стали человеческие глаза, затем уселся посреди тротуара и нахально повторил:
– Угости сигареткой, Колян!
Николай Игнатьевич чуть не перекрестился вторично, но ему сделалось неловко, и он трижды сплюнул через левое плечо. Однако сигареткой не пожмотничал, угостил и зажигалку достал. Чем всё закончится – вот что любопытно. Если не лечебницей, то.… Но продумать дальше мысль он не успел, потому как пёс протянул лапу и представился:
— Боб Кобелович, — и пояснил: — зовут меня так, а насчёт сигареты, не бери в голову – пошутил я, не курю, но всё равно – благодарствую.
— Почему Кобелович? – только и смог выдавить из себя Николай.
— Не знаю, Жеке так захотелось, хотя, если копнуть глубже, то, наверное, в честь моего папашки. Ходок, слышал я, был знатный…
— А где он сам? – Николай Игнатьевич сумел взять себя в руки, отчего речь его потекла плавно, можно сказать – спокойно.
– Кто? Папашка мой!
– Да нет, Жека.
— В конторе одной. – Меня презентует, — без капли смущения стал врать пёс, елозя по асфальту лапой и превращая в пыль халявную сигарету.
— ???
— На арену цирка вытащить хочет. Господину одному, большому и важному, а главное, и самое противное — рыжему, умение моё вести диалоги понравилось. – Тут пёс оскалился и зарычал.
– Ты чего? — изумился сбитый с толку Николай Игнатьевич, и ненасытная дрожь, противная и, бы-р-р – холодная, пронзила его от макушки до пяток.
— Терпеть ненавижу рыжих! — лязгнул зубами пёс и добавил:
— Одни неопрятности от них.… Знавал я одну, не знаю, как, по-вашему, а по-нашему, по собачьи, так – просто суку!. Из-за неё я своего первого хозяина потерял и бездомным стал. Четыре года с той поры минуло, но хорошо помню, что в Москве раньше жил. Ух и житуха была, - до сих пор лапы облизываю. Хозяина своего очень любил, да и было за что: меня одна сволочь утопить хотела, а Виталий Петрович, дай ему Бог здоровья! – к себе взял, приютил и воспитанием занялся. Честно признаюсь, поначалу мне это воспитание было во где, – пёс провёл лапой по горлу, — но подчинился. А потом – привык помаленьку... Так мы и жили. И вдруг хозяину в ваш город понадобилось. Купил он билет, на меня справку от ветеринара сделал, и поехали мы. Славное, доложу, было, путешествие: хозяин газетку читает, пивко попивает, а я ему мордой в коленки уткнусь и блаженствую, о будущем мечтаю. А тут эта рыжая…
Помню, приехали – утро ещё было. Ну, прямо – как сейчас. Виталий Петрович по своим делам отправился, а мне приказал дожидаться его. И дождался бы непременно, если бы не эта... И откуда только взялась?!! Но красивая шельма, ах – красивая! Поплёлся я за ней, ошалел словно. И закружилось всё, и завертелось, да так, что пришёл в себя только на третий день. Но было поздно! Хозяин мой потерялся, и больше я его никогда не видел. Вот такие дела – врагу не пожелаю. Сплю – где придётся, питаюсь отходами, одна отрада – Жека!.. Как мы познакомились? – тут целая история, тебе не интересная. Скажу только, что Жека друг мне, а не хозяин. Приведёт, бывало, к себе домой, накормит и начнёт о жизни рассказывать, заслушаешься. Много я чего узнал. И о тебе, и о Лёхе, и о дружбе вашей. Жалко, что мама у него собак боится.… Да что я говорю – ты и сам знаешь. Уж как только я ни замасливал её: и скулил, и хвостом вилял – ничего не помогло.
— Что точно, то точно, — прервал пса Николай Ипполитович, — собак она действительно боится. – И, не выдержав, задал всё это время мучавшие его вопросы. И не просто задал, а выпалил очередью:
— А когда ты заговорил? В Москве, как я понял, ты был нем яко рыба. И почему Жекиным голосом?
Пёс, по всей видимости, ждал этого вопроса, потому как ответил быстро и без запинки.
— Говорить, как научился, спрашиваешь? — так я, это не со всеми подряд могу говорить, только с некоторыми. С Жекой, рыжим этим, да вот и с тобой, оказалось… Потом подумал немного и добавил: «Может, ещё с кем – не знаю! Но ты об этом Жеке не говори. Он - то думает: я со всеми разговариваю…
Тут из-за крыши двенадцатиэтажного здания выглянуло любопытное солнце. Его горячее дыхание заставило Николая Игнатьевича зажмуриться. А когда он открыл глаза – пса рядом не было. Исчез, растворился, сгинул.
— Вот так и сходят с ума, — подумал Николай Игнатьевич, — Сначала говорящие собаки, потом летающие медведи, потом… Нет, решено – завтра же к врачу. Интересно, что по этому поводу имеет сказать всезнающий господин Кожемяка, – не поверит, как пить дать – не поверит! С такой сумятицей в голове и дошёл он до редакции. Привычно отсчитав двадцать две ступеньки, поднялся на второй этаж, неторопливо открыл двери приёмной главного редактора и оказался в крепких объятиях её хозяина…
Записки Алексея Кожемяки
26.07.88г.
Ничего не понимаю. Зачем мы здесь? Какие курсы? Мы – Женька Жуковицкий, Колька и я, вот уже вторую неделю находимся в Питере. Живём в задрипанной общаге в каком-то трудно выговариваемом переулке, пьём пиво, запиваем водочкой и ничего не делаем. Женька с Коляном спят – чисто младенцы. А я сижу и занимаюсь чистописанием.
А как хорошо всё начиналось! Красные дипломы, распределение, завод «Подзорная труба», директор с солидной фамилией – Андрианов Андриан Андрианович, серьёзный, но симпатичный. И очень даже хорошее предложение – поработать в государственной приёмке, которая вот-вот появится на заводе. Честь, между прочим, огромная. Оклады дали сумасшедшие и отправили на курсы повышения квалификации.
5.09.88г.
Первый рабочий день. Вчера поселились в общаге: комната – восемь квадратных метров, кухонька, средневековая раковина, плюс некоторые удобства – не шикарно, конечно, но жить можно.
На заводе нас торжественно представили непосредственному начальству, полному моему тёзке – Алексею Петровичу Облому.
Внешность начальства вполне соответствовала фамилии – такой обломит так обломит – мало не покажется. Кулаки, нежные, но – внушительные. Однако встретил нас очень даже хорошо. Самолично вытащил себя из кожаного кресла, руки пожал каждому, по имени отчеству назвал – надо же. И сразу перешёл к делу (мы, признаться, грешным делом, на кофеёк рассчитывали, но Облом дал облом – такой вот каламбур нарисовался).
– На вас, ребята, вся страна смотрит и ждёт от вас честности, порядочности и принципиальности. – Такую вот речугу задвинул и чертежи на стол – шмяк, небрежно, но профессионально — начальник.
– Вот вам очень важное задание!.. Но предупреждаю: — если вы, по глупости или недомыслию, что – одно и то же, брак, если таковой будет иметь место, не заметите и сертификаты качества подпишете – вас ожидают крупные неприятности, вплоть до тюремного заключения. Потому как детали эти предназначены в Китайскую Народную Республику, по специальному заказу. А это означает, что сумма рекламации не просто большая, а сумасшедшая, усекли, ребятки!.. Ну, тогда – за дело!
7.09.88г.
Сегодня нас пригласили к директору. Именно пригласили, а не вызвали. Андриан Андрианович — сама любезность. Коньячком французским угостил, икоркой осетровой, сигареты дорогущие предложил, будто мы не простые технологи, хотя и госприёмщики, а как минимум – иностранные дипломаты. Мы, разумеется, отказываться не стали, но подвоха ждали, и не безосновательно.
Трапеза длилась часа два — не меньше. Директор угощал, подмасливал, анекдоты рассказывал – и надо отдать должное — собеседником был классным.
Но всё хорошее когда-нибудь да заканчивается…
Андриан Андрианович открыл сейф, достал микроскоп, фирменную коробку из толстого картона и кожаную папку.
— Вот, говорит, — вы ребята грамотные, сами разберётесь. В папке – документы: чертежи, договоры и тому подобное. Мерьте, изучайте, сличайте – и, если найдёте любое несоответствие, – я от вас отстану. Мало того — премию выпишу, и нешуточную. Потом, если захотите, можете проверить всю партию, а это, ни мало ни много – несколько сотен тысяч микроскопов. Сами понимаете, заказ, серьёзнее если и бывает, то крайне редко, а в наше время — так никогда.
Сказал и развалился в роскошном кресле. Курит и журнальчик пролистывает, на нас – ноль внимания, будто и нет нас в кабинете.
Женька не выдержал и спросил:
— Простите, Андриан Андрианович, но разве детали, с которыми мы работали не от этих микроскопов?
Директор небрежно махнул рукой, дескать, не отвлекайте по пустякам, однако смилостивился, ответил:
– Вы, честные мои и неподкупные, проверяли бирки, самые обыкновенные, которые обязаны сопровождать каждый микроскоп. А то, что они медные и внешне напоминают копеечные монеты, образца 1961 г., я думаю, вы и сами догадались и, безусловно, сообразили, что у каждой две стороны. На одной – китайский иероглиф – знак уважения, на другой – эмблема завода в виде подзорной трубы, смысл которой, думаю, понятен. Кстати, вы только не обижайтесь, микроскопы проверялись людьми – не чета вам… Теперь перейдём к отверстиям на бирках. Честно признаюсь, на кой хрен они нужны – не знаю! И никто не знает! Может, конструктор посмеяться изволил, шутка гения, а что – в истории таких примеров хватает.… Отсюда вывод: браковать микроскопы за плавающие размеры диаметров отверстий на бирках, которые неизвестно кем придуманы и неизвестно чему не соответствуют, – глупо, мало того – преступно!
Нам, признаюсь, стало неловко. Логика в словах директора была и очень даже убедительная, но что мы могли поделать, если наше непосредственное начальство, в лице Алексея Петровича Облома, если мы на отверстия эти внимания не обратим, глаза закроем как на несущественное, и микроскопам дадим красный свет в Китайскую республику, тюрьмой грозить изволило.
9.09.88 г.
День – хуже не бывает. Настроения никакого, точнее – хреновое настроение. Вчера нас чуть не убили прямо у проходной какие-то сумасшедшие. Их, конечно, понять можно – четвёртый месяц зарплату не получают, а китайский заказ, который мы «зарубили» был для них, как маяк для мореплавателей… Хорошо, Колька вспомнил, что кое-что умеет делать руками и ногами, в смысле рукопашной, положил пятерых культурненько возле забора, да так стрельнул глазами, что остальные разбежались.
А сегодня стало известно, что директора завода, добрейшего и честнейшего Андриана Андриановича, с должности снимают и переводят куда-то, в Тьму-Таракань. Это ж сколько водки надо выпить, чтоб от чувства вины избавиться, думаю, такого количества в природе не существует, шучу, конечно.
Да, чуть не забыл – мы вошли в комиссию по списанию микроскопов. Вот такие дела…
15.01.92 г.
Ну, Облом. Ну, Алексей Петрович! – приватизировал завод, на какие шиши, интересно?
***
С сумятицей в голове дошёл Николай Игнатьевич до здания редакции. Привычно отсчитав двадцать две ступеньки, поднялся на второй этаж, неторопливо открыл двери приёмной главного редактора и оказался в крепких объятиях её хозяина.
– Колян, ты не представляешь, как я рад тебе! И секретарше:
–Леночка, меня ни для кого нет, и свари кофейку, пожалуйста.
В кабинете Николая Игнатьевича ожидал небольшой, но приятный сюрприз: запотевшая бутылка коньяка и хрустальная салатница, на которой красовались очень даже аппетитные бутерброды.
Ну, давай, Колян, ничего, что я тебя так тебя называю?
Николай Игнатьевич пожал плечами:
— Это ты у нас, уважаемый главный редактор, он же господин Кожемяка он же Алексей Петрович, а я так – мимо проходил…
– Да ладно тебе, — сделал обиженное лицо Алексей Петрович. — Погулять, мимо проходил он, видите ли, а кто в пятом классе тренера по боксу уделал?!
Они засмеялись, история и правда была презабавная.
Они: Женька, Лёха и он, Николай, пошли записываться в секцию бокса. Тренер – Василий Иванович Щипцов (за глаза – Чапаев) смерил их оценивающим взглядом, заставил раздеться, потом погнал на турник и только после этого стал спрашивать фамилии. Вот тут-то и произошёл конфуз. Когда Колька назвал себя, а делал он это всегда – с высоко поднятой головой, чётко и с выражением: — Николай Игнатьевич Казимиров-Арчинский, — тренер расхохотался и сквозь смех выдавил:
Тебе, мусьё Арчинский, с такой фамилией не боксом заниматься, а платочки вышивать и сопельки ими маленьким девочкам вытирать.
Кольке до сих пор невдомёк, как это тогда у него неожиданно и, главное, ловко получилось. Правая рука превратила ладошку в кулак, и, когда Василий Иванович подошёл ближе, всё ещё захлёбываясь от смеха, кулак взлетел и угодил точно в мясистый подбородок. И восемьдесят пять килограммов живого веса упали к ногам побледневшего от собственной дерзости Кольки. Группа затаила дыхание. Что будет? Что будет?..
Но ничего ужасного не произошло. Василий Иванович поднялся, отряхнул со штанов пыль и, потирая рукой подбородок, сказал:
– Ладно, убедил – фамилия у тебя и в самом деле – потрясающая. Поздравляю, ты – принят, становись в строй и вместе со всеми бегом, пятнадцать кругов – марш!
— А меня и Женьку не приняли, — с грустинкой в голосе вспомнил Алексей Петрович, наполняя живительной влагой хрустальные рюмки.
— И вы меня за это хотели поколотить, – уточнил Николай Игнатьевич.
– Хотели, — признался Алексей Петрович.
— Что же тогда не поколотили?
— Нашёл дураков: голыми руками на танк бросаться.
— А помнишь, как мы в женскую баню кайф ловить ходили?
— Ну, как же, в седьмом классе.
— Точно.
— А Женьку бабы в моечное отделение затащили – вот умора была.
— Кому умора, а Женьке, по-моему, тогда не до смеха было.
— Какой там смех, когда у него пуговицы на брюках отлетели, все до единой, не выдержали, так сказать, женской изящности вблизи и в достатке.
— Точно. А помнишь, как одна, изящная такая – килограммов на сто пятьдесят, его грудями по морде, по морде… Женька чуть не задохнулся от избытка чувств.
— А ты откуда знаешь?
— Он сам рассказывал, забыл?..
— Да, да — сейчас вспомнил – улыбнулся Алексей Петрович, блаженно потягиваясь.
-Ты чего лыбишься?
— Да вот подумал – пятым размером, да по морде – хорошо!!!
Давай выпьем за это.
— Давай, только что? – Николай постучал пальцем по пустой бутылке.
— Неужели – пустая?! А я и не заметил.
— Я тоже. Но, как говорится, – печально, но факт. Что будем делать?
— Да ничего. Сейчас схожу до холодильника – всего- то.
И тут вошла секретарша….
— Леночка, — удивился Кожемяка, — я же просил нам не мешать…
— Простите, Алексей Петрович!
— Ладно, чего уж там, — махнул рукой Алексей Петрович, что случилось?
— Записка … вот… пёс принёс…
– Кто?
– Пёс такой лохматый… в зубах притащил…
Алексей прочёл записку и сказал:
— Колян, прости, я отлучусь на полчаса, потом договорим. С Женькой какие-то непонятки… Я мигом обернусь…а ты… на вот, почитай, чтобы не скучно было…
Алексей Петрович достал из ящика стола стопку исписанной бумаги.
— Что это, — удивился Николай Игнатьевич.
— Так, записки, нечто вроде мемуаров, но тебе, я думаю, будет интересно.
Кожемяка ушёл. Николай Игнатьевич обхватил голову руками и задумался:
— Да что это со мной творится, откуда это волнение?.. Так он сидел минут пятнадцать, затем встал, подошёл к холодильнику и достал бутылку «Абсолюта».
— Красиво жить не запретишь – усмехнулся он и разозлился на себя ещё больше.
— Да что это я? — совсем раскис, как кисейная барышня. К чёрту бутылку! На место её, мерзавку, чтобы не отвлекала. — И, взяв со стола рукопись, развалился в редакторском кресле.
Записки Алексея Кожемяки.
5.03.92г.
Сегодня ровно неделя, как мы пополнили армию безработных, хорошо ещё, с общаги не выгнали. На полгода вперёд за проживание оплачено было, но предупредили… Сидим, в полном смысле – на ящиках с зарплатой, на тех самых злополучных бирках, с которых начиналась наша деятельность на заводе. Три года, бедные, на складе провалялись, нас дожидаясь. Да Женька ещё в виде премиальных – нами же до сих пор не подписанные, но с большой круглой печатью, бланки сертификатов выпросил. Облом спросил:
— Куда они тебе?
— Стены обклеивать буду, вместо обоев, — нашёлся Женька. — Бумага больно хорошая…
— Бери, коли так…
Вообще-то грех на него обижаться. Мужик он, неплохой, здоровый, как говорится, в меру упитанный, ему бы подучиться... Нет, обижаться на него никак нельзя. Зарплату вот выдал, пусть не деньгами, да где он их возьмёт, деньги, кто ему даст? Чтобы их иметь, нужно уметь долго и много работать. Много и долго – Облом научился, а вот – уметь, увы, увы… но завод приватизировал… не дурак, значит…
— Лёха, сколько стоит сто килограммов меди? – спросил Колька. Вопрос, что ни говори, был самый животрепещущий. Меня он интересовал не меньше, потому как есть, в смысле – жрать, хотелось по-чёрному, а ящики с бирками, хотя де-юре и являлись зарплатой, де-факто на них купить было нельзя ровным счётом ничего. Хорошо Женьке. –Висит сутками вместе с компьютером в своём Интернете, и то — первый компьютерщик в городе, хакером себя называет, ну, и словечко! – зачем ему еда! Так, баловство одно, гимнастика для зубов. А я мяса хочу, или рыбы, лучше форель, чем мы хуже царей – несправедливо.
— Ты чего, оглох?! – Лёха ударил меня по спине.
— Не знаю, — ответил я и уточнил: — в смысле меди — не знаю.
— А кто знает?..
— Я!!! – Это Женька наконец-то оторвался от своего компьютера.
— Ого, явление Христа народу, — зааплодировал Колька, – мы спасены, гип-гип-ура!!!
— Не паясничай, я говорю серьёзно, — возмутился Женька.
— Ну, и?..
— Сто килограмм меди стоит четыре бутылки водки минус работа — дотащить ящики до приёмного пункта. Мне, признаться, делать этого страшно не хочется.
— И, конечно, у тебя есть другое предложение?
— Безусловно.
И тут вошла Она…
И окна растворились настежь, и солнце заполонило комнату, и влетел Амур, и сердце моё затрепетало, заискрилось, и голова закружилась, и весь мир превратился в праздник…
А Она?! – Славная, красивая, несказанная, застыла посреди комнаты и смотрела, смотрела, смотрела, но, увы, не на меня, не на меня – на Кольку. На Николая Игнатьевича Казимирова - Арчинского. И музыка оборвалась, и сердце кольнула обида…
— Господа, знакомьтесь, – это Валя. Она будет нам помогать, нет, уже помогает. – Женькин голос вернул меня на землю. Я хотел представиться, но Колька опередил меня:
— Мадмуазель, прошу любить и жаловать – мой лучший друг – Алексей, — и ткнул в меня пальцем, скотина!..
— А я! — Николай, как всегда в своём амплуа: быстро вошёл в роль, — ваш покорный слуга, для Вас – Коля, бесконечно рад. – И так далее, и тому подобное.
Я не слышал его. Чувствовал, что погибаю, но изменить ничего не мог. И если бы не Женька, нет, не хочу даже думать об этом…
— Прошу внимания, господа! – Женька сразу перешёл к делу — Ну, что, Валюша?
Валя подошла к столу, изящным движением открыла… нет не сумочку (сумочку она чуть раньше бросила на стол), а небольшой рюкзачок и перевернула его. На стол посыпались деньги, и все пятитысячные…
— Молодец! – сказал Женька. Мы ничего не понимали и чувствовали себя идиотами.
— Помните, друзья мои, вы спрашивали, сколько стоит сто килограммов меди? Я ответил – четыре бутылки водки.
— И минус работа, — напомнил Николай.
— Да. Да, конечно, но это – сто килограммов, а один грамм весит, то есть, я хочу сказать, равняется пяти с половиной кило денег. Не правда ли, Валюша?! Закон диалектики суров, но справедлив, не слышу аплодисментов, господа!
22.05.92 г.
Боже мой! Я подозревал, что на свете есть дураки, но никогда не думал, что их столько... За два неполных месяца Валя заработала нам, но это коммерческая тайна, потому в подробности вдаваться не буду… И сама – думаю, в накладе не осталась. Правильно говорят: «Не суди о человеке по его красивой внешности».
Бог ли, природа наградили Валю ангельским личиком и деловой хваткой. В двадцать лет стать председателем кооператива «Бессмертная энергетика» – не слабо, ей-богу! Короче, Женькину идею она поймала слёту. А Женька – голова!!! Надо же додуматься, ссылаясь на изречения древнегреческих мудрецов, (а ведь их надо было найти изречения эти) продавать медные бирки как амулеты и стимуляторы тонкой энергии и сопровождать всю эту галиматью сертификатами качества.
Вот так и произошло то, что в нормальное время по всем законам диалектики никогда не могло и не должно было произойти.… Всё, как в волшебной сказке — гадкие утята превратились в белоснежных лебедей.
***
— Да что это я? — раскис как кисейная барышня. — Разозлился на себя Николай Игнатьевич — К чёрту бутылку! На место её, мерзавку, чтобы не отвлекала. — И взяв со стола рукопись, развалился в редакторском кресле.
— Николай Ипполитович, Николай Ипполитович! Женщина к Вам рвётся, — звонкий Леночкин голос оторвал его от чтения.
В кабинет ворвалась Валя. Волосы её были взъерошены, зрачки расширены, губы дрожали…
– Прочти, Коля!
Валя бросила на стол письмо и, упав в кресло, разревелась…
– А где Лёха?
– Не знаю… отдал мне это письмо и …
Но ты читай, читай…
Женькино письмо.
Друзья мои! Во-первых, приветствую вас всех: тебя, Колян, тебя, Лёха и тебя милая моя Валечка!
Я так и не осмелился сказать, что люблю тебя и люблю давно, с первой минуты нашего знакомства. А то, что не говорил – прости. Я видел: тебе нравится Колька, а ему –только он сам. Лёха любит тебя. Ты делаешь вид, что не замечаешь этого… И все несчастны…
Так бесконечно продолжаться не могло…
И вот однажды я придумал Машину времени. Это оказывается так просто. Впрочем, как и всё гениальное…
Короче, я возвращаюсь в прошлое. Хочу встретить там, тебя, моя милая Валя. Моя единственная! Моя любимая! И, чем чёрт не шутит, может в той, другой жизни, ты полюбишь меня…. По этой причине ни Лёху, ни Коляна с собой не беру…
Простите меня, друзья!
Время от времени буду писать.
Письма вам будет приносить моё славное существо, моё изобретение, представитель Искусственного интеллекта – Боб. Он не совсем пёс. А если быть более точным – совсем не пёс. И всё, что он давеча наговорил тебе, Николай – чисто моя фантазия…
Не поминайте лихом! Женька…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…
Её глаза и волосы, и плечи
В предсмертном сне Он видел сквозь туман
И слышал песни… А какие речи..!
Но жизнь – обман. Он знал, что жизнь – обман.
И Он ушёл… Так быстро и безмолвно.
Жизнь отгремела как нежданная гроза.
Блеснули звёзды в небе, словно
Её глаза. Её глаза…
Моя любовь предела не имеет,
Готов я в церкви за тебя молить.
Перед тобой душа моя немеет.
Я много не прошу, позволь тебя любить.
И глубину твоих прекрасных глаз
Ты мне поверь, в поэмах воспою.
Готов я горы сокрушить для нас.
Ты мне скажи лишь – я тебя люблю.
За это слово я на всё готов
И жизнь отдам, возьми она твоя.
Так не любил никто из всех веков,
Такой любви не видела земля.
Пусть птицы донесут мою любовь,
Пусть ветер достучится к тебе в душу,
Пусть солнце разыграет твою кровь
И ты мою любовь услышишь, только слушай.
О, сколько про тебя стихов
И сколько песен я пою
В свой старый рваный микрофон
В кассету круглую свою.
И лишь ночами сидя в кресле
Мотая плёнку взад вперёд
Я вспоминаю день прошедший
И думаю, что завтра ждёт.
О Боже как же я люблю тебя.
И даже день любой с тобой мне милый.
Я потихонечку скажу – Моя
И шёпотом скажу – Людмила.
Хоть и прошло уже немало лет
Нам не стереть из памяти былое
И вечерами выключая свет
Я вспоминаю милое родное.
Да я пытался всё вернуть назад,
Но что скрывать - мне не хватило сил.
И вот теперь не знаю даже сам,
Любил тебя я или не любил.
Но если не любил, зачем тогда
Я вспоминаю каждый день с тоскою
Вокзалы, встречи, поезда
И как ты мне махнула вслед рукою.
Как ждал тебя обычно в полночь
И как под утро провожал.
Зачем я это вот всё помню?
Никто мне так и не сказал.
Но если я любил, то почему
Тогда любовь я нашу предал?
Поверь, мне не понятно самому,
Как я попал в чужие бредни.
Всё слишком быстро понеслось:
Цветы, машины, загс.
И вот теперь мне удалось
Остановить тот час.
Я знаю, поздно удалось.
Былое не вернуть,
Зато мне в жизни довелось
Познать любви всю суть.
Как хочется взглянуть на город свой родной
Я многое, наверное, забыл
И как когда-то с Милой под луной
Я всю округу здесь исколесил.
Теперь уже не те и мысли и стихи…
Мне крылья словно спутали канатом.
Два года быть от воли взаперти,
Два года жить мне с автоматом.
Мечта одна, но глупая смешная…
Здесь каждый своё время торопит.
Но время не обманешь, я-то знаю,
Так пусть оно идёт, а не бежит.
Два года пролетят, прошло уж восемнадцать.
А кто их видел – я? А может ты?
Я верю, что придёт пора встречаться,
Я вижу Загс, машины и цветы.
Я взрослым стал, я это только понял.
Ещё недавно был дитя
И вот теперь уже я воин,
И вот теперь защитник я.
Прошли те школьные года,
И юность звонкая умчалась,
Теперь поверь как никогда
Вернуть всё хочется сначала.
Жизнь наша движется вперёд,
Мы только знаем то, что было.
Но то, что было, не вернёшь,
Не стоит так смотреть уныло.
И лишь от воли вдалеке
Средь каменных заборов
Становится всё ясно мне
Без лишних разговоров.
Как обычно сквозь пальцы на годы смотрю
И порой за собой замечаю,
Как тебе (сам с собой) часто я говорю
И всегда за тебя отвечаю.
Милой эту беседу мне трудно назвать.
Я всегда под неё засыпаю.
А во сне же я счастлив опять и опять,
Будто в вечную вечность к тебе улетаю.
А с рассветом, как прежде, придёт суета.
Я пойму – ты забыла мой взгляд.
Я всегда был не тот. Ты всегда была та.
Смысла нет возвращаться назад.
Что-то пусть не сбылось
и досталось другим.
Только нам удалось…
то, что нЕ дал Бог им.
И лишь блеск твоих глаз
промелькнёт как заря.
Жизнь решила за нас –
всё решила не зря.
Звёзды на небе сошлись невпопад.
Впрочем, всегда так бывает.
А на свиданьях, которым был рад,
Ветер тебя обнимает.
И на столе одиноко стоит
Стопка с краюхою хлеба.
Будет стакан мой всегда не допит,
Песня звучать будет с неба.
А на иконы махнули рукой…
Мир не видал суматохи такой…
Слышу я песнь… где-то там… за рекой…
************************************
Царство Небесное – Вечный Покой.
Я забыл, как тебя целовать
И что любишь, не помню совсем.
Я устал у себя воровать
Свою жизнь и раскидывать всем.
Я не буду бежать напролом
Биться в двери ломая замки.
Нет, мне это совсем не в облом.
Просто где-то включились мозги.
Если нужен - меня подождут,
Приоткрыв дверь петлёю скрипя.
И безумного даже поймут…
Если это всё только любя.
Вот и кончилась жизнь наяву и во сне.
Её сотни миров поглотили.
Нет.. не скрипнет петля на двери в тишине.
Да.. меня просто там позабыли.
Ночь темна.
Тишина.
Только мне
Не до сна.
Спит река
И деревья застыли,
Облака
Чуть заметно плывут.
В этот час
Все друг друга простили
В этот час
Все друг друга поймут.
А луна с неба
Ласково светит,
Освещая знакомый мне путь.
Знаю я,
Что любимая встретит
И с дороги меня не столкнуть.
Я нарву ей цветов
У соседа.
Нам на счастье
Упала звезда.
Дед сосед всё узнает
Про это,
Но не скажет он ей
Никогда.
Белой чайкой взлечу в небеса…
Чёрным вороном рухну на землю…
В мире кончились все чудеса –
Без чудес жизнь себе не приемлю.
И куда-то исчезли пути…
На мой век мне хватило дорог.
Но куда б ни стремился идти,
Спотыкался о тот же порог.
Захворала земная любовь,
Поседела как в поле ковыль.
И её раскурочили в кровь
Колесом в придорожную пыль.
Зарыдала любовь, застонала…
В одиночку ей выжить – никак.
Её нежно рука обнимала,
Собирая все силы в кулак.
Обняла, подняла, подтолкнула…
И в мгновенье застыла слеза.
И воспряла любовь и вздохнула,
И наполнились жизнью глаза!
Прости за то, что меня нет.
Прости за то, что с тобой рядом.
И от свечи погаснет свет,
Но сберегу его я взглядом.
В глазах мерцание огня
Заметишь ты едва ли.
И пусть он светит… для меня,
Ведь мне его… давали!
Годы словно минуты летят.
Не вернуть их уже, не вернуть.
Снова звёзды как в детстве блестят,
С ними мне до утра не уснуть.
А когда-то под этими звёздами
Я мальчишкой с гитарой бродил
И играл что-то тихо аккордами,
И мечтал, и страдал, и любил.
Поседела любовь моя юная
И мечты растворились во тьме.
Здравствуй ночка моя полнолунная,
Ты как прежде осталась при мне.
Я люблю твоё чёрное небо,
Я люблю тусклый свет твоих звёзд.
И не надо дневного мне света,
День как жизнь счастья мне не принёс.
Мне гитара единственный друг,
Как наган во время войны.
Звук струны узнаю я на слух,
Как шаги любимой жены.
Ночь как мысли меня покидает.
Солнца луч звёзды все погасил.
И никто на свете не знает,
За что гитару я так полюбил.
Пусть звучит её нежный минор
И пусть барды прославятся с ней.
С песней легче вести разговор,
Если песня знакомая всем.
Так пусть звучит «Вальс-бостон» Розенбаума
Для возлюбленных в тихой ночи,
Пусть над «Вещей судьбой» плачут разумы,
Ну, а мы, дураки, помолчим.
Наступила зима и быть может мы встретимся снова
И дороги опять приведут нас двоих к декабрю.
И достаточно будет лишь взгляда и первого слова
Чтоб понять, как тебя я по-прежнему сильно люблю.
Будут вновь в серебре красоваться пушистые ели,
Белым снегом покроются крыши уставших домов.
И ночами нам сказку расскажут седые метели
Ангел вновь чудеса принесет из загадочных снов.
И на окнах озябших мороз разукрасит узоры,
Город снова уснет под покровом царицы зимы.
И покажутся глупыми наши все прошлые ссоры
Пусть декабрь подарит из сказки волшебной мечты.
Он опять принесет нам в судьбу свои чудо-сюжеты
И мы встретимся в час когда будет стучать Новый год.
И появятся сразу на сотни вопросов ответы
Заблестит, засияет от счастья ночной небосвод.
Будет сыпать на плечи нам белая крошечка с неба
Засверкает звезда на потерянном Млечном пути.
А мы будем стоять под пушистыми хлопьями снега
И о счастье мечтать в этих нежных объятьях любви
Снегопад за окном он опять удивительно нежный,
Обнимает за плечи и прячет в сугробы дома.
Снег вальсируют тихо и дарит немножко надежды
И тихонько о счастье поет нам старушка Зима.
Снегопад за окном заметает все скверы, тропинки
В нежном танце кружит и уносит печали во тьму.
Звезд не видно во мгле лишь сверкают застывшие льдинки
Снег идёт и идёт мы в прекрасном, волшебном плену.
Снегопад за оконном и поют нам седые метели,
Что нам всем не хватает немного любви и тепла.
Год уходит неспешно последние тают недели
Мягко стелет Декабрь белым снегом церквей купола…
Серебрится тропинка ведёт нас к волшебному чуду,
Белый Ангел спустился с небес, согревая теплом.
Снегопад за окном стелет белым повсюду, повсюду
Все вокруг серебрится и кажется сказочном сном….
Белым снегом опять
Все укрылись дома.
Город тихо уснул
Под Покровом зимы.
И кружатся снежинки
Всю ночь до утра.
И нам сняться опять
Разноцветные сны.
Ночь волшебная снова
Вступает в права.
Тихим шагом крадется
Уже Новый год.
Зажигаются свечи
В усталых домах.
И на елках огни,
И детей хоровод.
Пролетают года
Век за веком идёт.
Год подводит опять
Нашей жизни черту.
Только сердце по-прежнему
Верит и ждёт,
Что придут чудеса,
Снова верит в мечту.
Белым снегом опять
Все укрылись дома.
Город Ангела ждёт
Под Покровом зимы.
Бой старинных часов
И застыли сердца.
Белым саваном ночь…
Пусть не будет Войны…
ПОВЕСТЬ
Нас ненависть в плен захватила сейчас, Но не злоба нас будет из плена вести… В. Высоцкий, «Песня о ненависти» Профессиональный канатоходец Виктор Львович Оболенский из всех явлений природы больше всего любил грозу. При первых признаках её появления садился у рас¬крытого окна на свой любимый, пережив¬ший не одно поколение венский стул, снимал тёмные очки и замирал в ожидании дождя. Виктор Львович был слеп от рождения. Надю в такие минуты мучила ревность. Чтобы прогнать её, она забиралась на диван, подгибала под себя ноги и любовалась мужем. Оболенский был высок, статен, красив, обладал недюжинным умом и невероятной силой воли. В десять лет Виктор Львович, тогда еще просто Витька, впервые прошёл по канату. Тридцатидвухмиллиметровый стальной трос был натянут на уровне Витькиной груди между двумя могучими соснами. Двенадцать с половиной метров нужно было преодолеть мальчику, чтобы стать мужчиной, но Витька тогда ещё не знал этого. Он просто поднялся на сооруженную заботливыми отцовскими руками площадку и сделал первый шаг. Девчонки завизжали, пацаны притихли, взрослые стали отговаривать. «Я пятками вижу», – сказал будущий канатоходец. Это была его первая в жизни победа. Вопреки расхожему мнению, что каскадёры долго не живут, отец Виктора – легендарный Лев Владимирович Оболенский прожил долгую и красивую жизнь. Единственное, что ему долго не удавалось, так это создать семью. «Работа у меня такая», - обманывал он себя, прыгая в неизвестность с крыши многоэтажного дома или направляя в про¬пасть пылающий автомобиль. Женщины ему не верили, однако иллюзий не строили. Так было всегда. С Катей, двоюродной сестрой режиссёра фильма, в съёмках которого каскадёр принимал участие, Лев Владимирович познакомился на собственном пятидесятилетии. Несмотря на разницу в возрасте, Катя была моложе на двенадцать лет, они сразу почувствовали, что созданы друг для друга. И была свадьба!.. Через месяц Катя поняла, что беременна, и поделилась своим открытием с мужем. Это была первая настоящая радость в семье Оболенских. Разве могли они знать, что судьбе будет угодно, чтобы даты рожде¬ния сына и смерти матери совпали с точностью до минуты. Кати не стало. А появившийся на свет мальчик был обречён никогда не видеть его. Он родился слепым. Вот тут-то и потребовалось от каскадёра всё его мужество. Оболенский выстоял, заставил себя не пасть духом, воспитал сына и научил его всему, чем владел и что умел сам. Старый каскадёр умер в восьмидесятилетнем возрасте, успев женить сына и понянчить внучку, чудную белокурую девчушку Алёнку. Сверкнула молния, и вслед за раскатом грома на землю обрушился ливень. Крупные капли, ударяясь об асфальт, объединялись между собой, превращаясь в ручейки и лужи. Всего этого Виктор Львович не ви¬дел. Он вдыхал пряный, пропитанный грозой июньский воздух. Глаза его были широко открыты, челюсти сжаты, на лбу образовались морщины.
Вновь ударила молния. Виктор Львович почувствовал её обжигающее дыхание. «Как прекрасен свет!» – пронеслось в подсознании, и тут он увидел звёзды. Это было невероятно. «Звёзд в грозу не бывает», – машинально подумал Оболенский и закрыл глаза. Звёзды пропали. Сделав над собой усилие, он приподнял веки и снова увидел звёзды. – Надя! – позвал он, – Надюша! – Что случилось, Витя? – женщина по¬дошла к мужу и обняла его за плечи. – Я вижу звёзды, Надя! – Этого не может быть! – Но я вижу. О Боже! – Виктор Львович схватился за голову. Прямо перед собой он увидел Алёнку, которая ровно год назад вышла из дома и не вернулась. С какой звезды спустилась девушка, он не заметил, да и со звезды ли... Её силуэт появился неожиданно и с каждой секундой становился отчётливей, при¬обретая объём и форму. Наконец Алёнка опустилась так низко, что казалось, протяни руку - и дотронешься до её лёгкого, почти невесомого платья. – Алёнка?! – прошептал Виктор Львович. – Да! Это я, папа! Я пришла попрощаться. – Где ты, Алёнка? – Меня убили. Ровно год назад. Отомсти за меня, папа! Нельзя умирать в восемнадцать лет... Видение исчезло. «Я только что видел дочку, Надя, – сказал Виктор Львович, повернув к жене голову. – Нашу Алёнку!» И тут до него стало доходить: он видит. Будто из тумана, к нему выплывала комната, точно такая, какой он её и представлял. – Я вижу, Надя! Виктор Львович за¬метался по квартире. – Вот кровать, она заправлена шёлковым покрывалом. На нём изображены четыре белых лебедя, а вот здесь, – Виктор Львович ударил ладонью по покрывалу, – а вот здесь заштопано тёмно-синими нитками. – Да, голубых у меня тогда под рукой не оказалось, – как в бреду отозвалась Надя. – Вот телевизор, на правой стенке царапина. На телевизоре – ваза. – Вообще-то, да. – В вазе цветы, по-моему, каллы, белые такие. – Нет! Цветов нет. – Как же нет? Я же их вижу, – Виктор Львович взял вазу в руки. – В самом деле – нет. Но что это такое? Я держу вазу в руках, но вижу, что она продолжает находиться на телевизоре, и в ней эти проклятые цветы!.. – Успокойся, милый! Ты просто переутомился. После исчезновения Алёнки я не держу в доме цветов. – Да, я знаю, прости! Ты хочешь сказать... – Виктор Львович сам испугался своих мыслей. – Может, коньяку, Витя? – спросила Надя. Оболенский обернулся к жене и вдруг неожиданно засмеялся. – Знаешь, Наденька, я сейчас вспомнил сказку про шапку-невидимку. – При чём тут шапка? – Надя не на шутку испугалась. – Невидимка, – повторил Виктор Львович. – Понимаешь, у меня такое ощущение, что на нас с тобой надето по такой шапке. Чушь, конечно! Но дело в том, что я вижу нашу комнату, вижу кровать, телевизор, вижу вазу с несуществующими цветами, различаю цвета и понимаю буквы, но я не вижу ни тебя, ни себя. Странно, ты не находишь? Ладно, принеси выпить, только водки. Надя сходила на кухню, принесла бутылку, стопку, бутерброд. Он молча вы¬пил. – Так, – медленно произнёс Виктор Львович, – у нас есть в доме отрывной календарь? – Есть, я же тебе говорила. Он у нас всегда был, и у мамы моей был. – Знаю, потому и спрашиваю, надеюсь, ты листки с него регулярно отрываешь? – Конечно. А почему ты спрашиваешь? – Пойдём, – Оболенский уверенно на¬правился к коридору. Включил свет. – Вот он. Я вижу его. И лампочку вижу, и выключатель, а теперь попробую прочитать, что на нём написано, а ты проверяй. 25 июня, правильно? – Да. – Вторник? – Нет, среда. – Я так и думал. А год какой? – 1997-й. – А я читаю – 1996-й. Ты понимаешь, в чём дело? – Нет. – Попробую объяснить, если, конечно, я не рехнулся. Кстати, сколько сейчас времени? – Ровно шесть вечера. – Хорошо! У нас в запасе 15 минут, ты только не волнуйся, – Виктор Львович обнял жену, она прижалась к нему и заплакала. – То, что ты сейчас услышишь, Надя, похоже на бред, но поверь, я в здравом уме. Ты мне веришь? – А когда я в тебе сомневалась?! – Вот и умница. Я не знаю, как объяснить это явление, но дело в том, что я действительно вижу, но не сегодняшний день, а то, что происходило ровно год назад. С тобой, со мной, с Алёнкой. Надя опять заплакала. – Ну вот, а говоришь, что веришь мне. Прекрати плакать, у нас не так много времени. Если то, о чём я думаю, имеет место, то ровно через десять минут должна появиться Алёнка. Я это помню точно. Она обещала прийти ровно в шесть, а пришла пятнадцать минут седьмого. Я ей сказал, что пунктуальность красит человека, а не наоборот, а она поцеловала меня в щёку. Вот сюда. – Глаза канатоходца увлажнились, но он быстро взял себя в руки. – А сейчас, Надя, пойдём на кухню и встанем у окна. Только прошу, стой тихо и во всём меня слушайся. Сама-то ты ничего не увидишь, но я буду обо всём подробно рассказывать. Кстати, приготовь права и ключи от машины, возможно, они понадобятся. – А если не понадобятся? – Тогда я признаюсь, что действительно переутомился, и пойду спать. Но нет! Я, кажется, прав. – Что случилось? – Ничего. Просто я увидел самого себя. Сижу за столом и точу нож. Знаешь, а я ведь раньше себя никогда не видел, даже в зеркале. А вот и ты, возишься с блинами. Слушай, а ты у меня настоящая красавица! «Да, год назад у меня ещё не было седых волос», – подумала Надя, а вслух сказала: – Я рада, что тебе понравилась. – А вот и Алёнка! Улыбается как ни в чём не бывало, чмокает меня в щёку, под¬ходит к тебе, берёт из тарелки блин, ты де¬лаешь вид, что сердишься. – Боже мой! – побледнев, воскликнула Надя. – А ведь я действительно тогда шлёпнула её по рукам, значит... – Вот, – перебивает Виктор Львович, – она с блином во рту пытается сделать реверанс, потом моет руки, и мы садимся пить чай. Разговора не слышно, всё происходит как в немом кино. Комментировать дальше не имело смысла. Оба они до малейшей детали помнили последний проведённый с дочерью вечер. Надя прижалась к груди мужа и заплакала. Казалось, ещё чуть-чуть, и она не выдержит, сорвётся в истерику. – Прекрати реветь! – сурово сказал Виктор Львович. – Иначе мы никогда не узнаем, что случилось с Алёнкой. Иди заводи машину и жди меня, она уже прощается с нами. Путь оказался недолгим. Алёнка торопилась: шла быстрым шагом, почти бежала. Через два квартала свернула и направилась в сторону парка. Возле входа остановилась, села на близстоящую скамейку и открыла сумочку. – А я и не знал, что она курит, – вполголоса сказал Виктор Львович. – А я знала, – так же тихо сказала Надя. – Тебе не говорила, не хотела расстраивать. – Только теперь она окончательно поняла: то, что с ними сейчас происходит, не является бредом, плодом больного воображения… Лицо её посуровело, слёзы высохли. – Подъехала «скорая», точнее, машина реанимации, «3708», буквы не разобрать, залеплены грязью, – прервал молчание Оболенский. – Так это же Лёшкина машина, он ещё говорил, что у него водителя сократили, так он теперь и жнец, и кузнец, и на трубе игрец – водитель и врач в одном лице, – поразилась Надя. – Боюсь, что ты права. А вот и он сам! Выходит из машины. Точно, Бедров. Алёнка много раз описывала его внешность, так что я не могу его не узнать. Они обнимаются, Алёнка целует его в губы. О Боже! Что он делает? У него в руке шприц. Мерзавец! Он ставит ей укол прямо через платье. У Алёнки от удивления расрасширяются зрачки, она падает ему на руки. Он несёт её к машине, открывается задняя дверца… А это ещё кто такой? Маленького роста, пухленький, как колобок, на правой щеке родинка... – Лысый, и нос пуговкой? – Да. А ты откуда знаешь? – Так это же Оливьер Владленович! – Оливьер Владленович? – переспросил Виктор Львович. – Ну да. Солнцев, главный врач нашей больницы, крупнейший по бо¬болезням сердца. Ой, Витенька! Мне страшно. Я с ним в одной школе училась, только он тремя классами старше. Он тогда еще Семёновым был, а Солнцевым он потом стал, когда его в толстых журналах печатать стали. Началось с придуманного им самим псевдонима, а закончилось изменением в паспорте. Он тогда как раз за мной ухаживать пытался, замуж звал. Только он мне всегда противен был, скользкий такой, вы¬высокомерный... а потом я тебя повстречала. – Да, дела... – задумчиво произнёс Виктор Львович. – Земля и в самом деле круглая!.. Но мы, кажется, отвлеклись, а они между тем отъезжают. Надя, давай заводи мотор, следуем за ними. Едем пока прямо. «Скорая» кружила по городу. Несколько раз останавливалась. Бедров оставлял машину и с чемоданчиком входил в подъезды домов. Два раза Виктор Львович следовал за ним, потом, сплюнув, сказал: – Подлец! Делает себе алиби. Работает строго по командам диспетчера скорой помощи, все адреса сходятся, потому он и не вызвал ни у кого подозрения. – Но что там Солнцев делает с Алёнкой? – спрашивает Надя. – Если бы знать. – Оболенский призадумался. – Ровно в 24 часа Бедров передаст машину сменщику, осталось не так много времени... Точно подслушав его слова, Бедров включил зажигание, и «скорая», вы¬ехав за город, свернула на лесную дорогу. Проехав с полкилометра, остановилась. Бедров с Солнцевым вышли из машины и стали копать яму. «Роют могилу», – догадался Виктор Львович, а вслух сказал: – Крепись, мать! Сейчас будут закапывать нашу дочь. Сказать-то сказал, а сам сорвался. Выскочил из машины и заметался по поляне, словно раненый зверь, безуспешно рассекая кулаками воздух. И видел лес, как упал этот сильный человек на траву, как царапал и грыз ни в чём не повинную землю. И слышал лес, нет, не крик, а вопль: то душа человечья жаждала мщения! Подошла Надя и совсем тихо спросила: – Они здесь её закопали? Значит, теперь мы знаем, где могилка нашей доченьки. – Принеси из машины лопату, – вместо ответа сказал Оболенский. – Ты хочешь... – Неси быстрее, я сказал! Надя при¬несла инструмент. «Ну, вот», – сказал он, окопав могилку со всех сторон. – Я больше ничего не вижу… И наступил новый день. Бедров припарковал новенькую, ещё пахнущую заводской краской «девятку» и вышел из машины. С трепетом погладил ка¬пот автомобиля, поправил галстук и вошёл в подъезд. Одет он был в модный свободного покроя пиджак, джинсы, на ногах лакированные ботинки. Открыв двери своей однокомнатной квартиры и включив свет в прихожей, молодой человек первым делом подошёл к зеркалу. Осмотрев себя с ног до головы, остался доволен и, сладко потягиваясь, сказал вслух: – Что бы там ни говорили, а жизнь прекрасна! – Безусловно, – услышал он мужской голос, – но для тебя это уже пройдённый этап. Щёлкнул выключатель, и комната озарилась ярким светом. Мурашки пробе¬жали по спине Алексея. Посредине комнаты за письменным столом, который ещё ут¬ром стоял у окна, он увидел мощный торс Оболенского. На самом столе, впереди торса, удобно расположились огромные кулаки в чёрных перчатках, между ними на месте телефона с автоматическим определителем номера находился ручной пулемёт, единственный глаз которого смотрел холодно и равнодушно. Бедров машинально сделал шаг назад. – Стоять, мразь! – услышал он женский голос, принадлежащий Надежде Алексеевне Оболенской – жене Виктора Львовича. – Стоять, мразь, я сказала! – повторила она, направляя на Алексея автомат Калашникова. – Что вам надо? Я буду жаловаться! – пролепетал хозяин дома. – Жаловаться?! Некому, голубчик, да и поздно! – сказал Оболенский, вставая из-за стола. Точный удар в солнечное сплетение помог Бедрову оценить произнесённые слова и принять соответствующую позу. – Обойдёмся без поклонов, – съязвил Виктор Львович, лёгким ударом под подбородок возвращая Алексея в вертикальное положение. Тем временем Надя откупорила водочную бутылку и ткнула горлышком в ровный ряд белых зубов, которыми так гордился несостоявшийся жених её дочери. – Пей, иуда! Разговор у нас будет долгим. Превозмогая боль, Бедров глотал вод¬ку до тех пор, пока она не попросилась обратно. Надя брезгливо отдёрнула руку и плюнула ему в лицо: – Вот тебе на закуску! А теперь раздевайся, – приказала она и по слогам добавила: – До-го-ла. Бутылка упала на лакированные ботинки, рыгнула на них и, удовлетворённая, с чувством выполненного долга, покатилась по па¬ласу. У Бедрова дрожали руки, молния на штанах не слушалась, не хотела расстёгиваться. – Может, помочь? – спросила Надя. – Только смотри, я ненароком могу оставить тебя без мужских достоинств, впрочем, они тебе всё равно больше не пригодятся. – Вы меня убьёте? – промямлил несчастный. – Тут ты не прав! – философски заметил Виктор Львович. – Убивают врагов, а преступников казнят. – За что?! Что я вам сделал? – завопил приговорённый. Совершенно голый, с посиневшими ногами и размазанными по щекам соплями, он стоял перед своими судьями, причитал и дрожал, не то от холода, не то от страха. – А теперь вспомни 25 июня 1996 го¬да, – Виктор Львович старался говорить спокойно, отчётливо выговаривая каждое слово. – Я... Я не убивал Алёнку, – выдавил из себя Бедров, не замечая, что проговорился. А когда понял, было уже поздно. Раньше его никогда не били, тем более так долго и так больно. Баловень судьбы, он всегда унижал других, никогда не задумываясь над тем, плохо, хорошо ли поступает. Для этого он слишком любил себя. Сейчас же пришёл его черёд получать удары, и это справедливо. А раз справедливо - значит правильно! «Дурак ты, Бедров», – сказал Виктор Львович, когда первый раунд экзекуции подошёл к концу. И, выдержав паузу, добавил: – Оливьер Владленович умнее тебя. Ему наши аргументы, – Оболенский постучал костяшками пальцев по пулемёту, – показались достаточно убедительными, чтобы рассказать правду. Он сразу признался, что ты уговорил его сделать аборт беременной от тебя женщине, за деньги, разумеется, но так, чтобы она об этом не знала. Он согла¬сился, вы обговорили детали, разработали план. Операция прошла успешно, но тебя это не устраивало. Ты остановил машину в лесу, прошёл в салон, наклонился над женщиной и ножом нанес ей удар в сердце. – Но! – взмолился Алексей. – Никаких «но», – перебил Виктор Львович. – Вина твоя доказана, приговор объявлен. Надя, приступай к исполнению. Бедров встал на колени: – Но я не убивал Алёнку, клянусь вам! Она не была беременной, мы с ней только целовались, – скороговоркой выпалил он. Надя носком туфли ударила его в грудь. Бедров опрокинулся на спину и тотчас почувствовал, как холодный ствол автомата упёрся ему в горло. И тут он увидел муху. Бедняжка угодила в паутину, запуталась в ней, безуспешно пытаясь вырваться, а невероятно больших размеров паук, в предвкушении вкусного обеда, злорадно ухмылялся. Бедрову показалось, что насекомое насмехается над ним, и ему стало по-настоящему страшно. – Никаких «но», – повторил Оболенский, – впрочем, мы готовы выслушать твою версию, у тебя есть полминуты. – Это всё Солнцев! Оливьер Владленович. Он заставил меня, он... Он страшный человек, у него была больная, её привел какой-то грузин, клянусь, я не знаю его имени. Но больную звали Ниной. У неё был неизлечимый порок сердца. Короче, Оливьер Владленович решил сделать ей пересадку и.… и использовал вашу дочь в качестве донора, я не мог отказать ему, не убивайте меня! Он обещал мне деньги на машину, хотите - заберите её! Только не убивайте! Надя нажала на курок, однако выстрела не последовало. Она отбросила автомат, рухнула на пол и в бессильной ярости замолотила кулаками по мокрому от пота телу Бедрова. Не выдержал и Виктор Львович, впервые в жизни он, потеряв ориентацию, упал, уронив стол и находившийся на нём ручной пулемёт. Однако руки его непостижимым образом отыскали шею Бедрова... Смерть заглянула в глаза подонку, опорожнила ему мочевой пузырь и вырвала из горла нечто хриплое, непереводимое, страшное… Эта естественная реакция обреченного организма вернула Оболенских в осознанную действительность. – Принеси бумагу и ручку, они должны быть в твоей сумочке, – попросил Виктор Львович жену. Надя поднялась на ноги, машинально поправила юбку, убрала со лба прядь волос и осмотрелась. Заметив опрокинутый стол, поставила его на место, ногой отодвинула пулемёт и подняла брошенный автомат. «А если Бедров догадался, что оружие ненастоящее, – подумала она, но тут же осекла себя: – Впрочем, теперь уже всё равно. Всё, что требовалось, мерзавец выложил, а против Вити у него кишка тонка». Надя бросила взгляд на мужа, открыла сумочку и достала требуемое. – Теперь пиши! – сказал Виктор Львович, усаживая Бедрова. – Да не сучи ногами, раньше бояться надо было. Надя, принеси ему водки... «Супругам Оболенским…» – спустя некоторое время читала Надя, с трудом разбираясь в каракулях Бедрова. «Уважаемые Виктор Львович и Надежда Алексеевна, с прискорбием сообщаю вам, что труп вашей дочери находится в лесу, схема прилагается». Ниже следовал чертёж и подпись: «Доброжелатель». – Это чтобы не было лишних вопросов, надо же дочку похоронить по-христиански, – пояснил Виктор Львович. Надежда Алексеевна приступила к чтению другого письма: «Начальнику милиции...» Оболенский не слушал. Набросив на шею Бедрова верёвочную петлю (мало ли что тому может прийти в голову), он намотал другой конец верёвки себе на руку и погрузился в воспоминания. Память возвращала его в разные периоды жизни. Он смотрел на себя как бы со стороны, анализировал и не находил ничего такого, за что Господь должен был так сурово его наказать, лишив единственной дочери. – Можно, я ещё выпью? – дрожащий голос Бедрова вернул Оболенского в действительность. – Пей, – разрешил Виктор Львович. – Водка твоя… «А теперь в ванную», – сказал Оболенский, когда чтение подошло к концу. – Зачем в ванную? Что вы хотите? – заегозил Бедров. – А что делают в ванной? – усмехнулась Надя. – Естественно, мыться, зря, что ли, раздевался. – Не бойся! Потом оденешься, и поедем к Солнцеву, – успокоил Виктор Львович и, обращаясь к жене, добавил: – Наденька, приготовь ванну, молодой человек волнуется. Ничто так не способствует восстановлению жизнедеятельности организма, как водные процедуры. Алексей вымыл шампунем голову, соскрёб с лица запёкшуюся кровь, помассировал мышцы. «Может, пронесёт, – промелькнула мысль. – Может, не посмеют...» Но его надеждам не суждено было сбыться. «Сейчас ты умрёшь, – сказал Оболенский. – Надеюсь, на том свете тебя встретит моя дочь и плюнет в твою поганую физиономию.» – Но вы же обещали, вы… – Я подонкам никогда ничего не обещаю. Прощай! – перебил Виктор Львович, при этом рука его сделала молниеносное движение. Бедров запнулся на полуслове, глаза его закатились, и он медленно стал погружаться в воду. – Ну вот! – сказал канатоходец. – Од¬ной мразью на земле стало меньше. Давай, Надюша, наводи порядок. Здесь я тебе не помощник, не забудь только протереть всё, к чему мы с тобой прикасались. Дождавшись сумерек, супруги вышли из подъезда. Виктор Львович нёс в руках большую сумку, в которую было аккуратно уложено бутафорское оружие. Надя держа¬ла мужа под руку. Они спустились по ступенькам и прошли мимо притаившегося за деревом человека, не обратив на него внимания. Этим человеком был Оливьер Владленович Солнцев. Час назад он должен был встретиться с Бедровым в своём кабинете: намечалось важное мероприятие, но тот на встречу не явился, не подавал признаков жизни и телефон. Почувствовав неладное, Солнцев подъехал к дому Бедрова и ещё издали за¬метил свет в окнах его квартиры. «Что всё это может значить?» – подумал он, на всякий случай прячась за деревом. Ждать пришлось недолго. Свет в квартире погас, и Оливьер Владленович услышал шаги. Кто-то спускался по лестнице. Открылась входная дверь и тут же закрылась. Мимо озадаченного доктора прошли двое, у одного в руках большая сумка. «Неужели воры?!» – подумал Солнцев, но тут же прикусил язык. Он узнал Оболенских. Оливьер Владленович на минуту задумался, затем решительно вошёл в подъезд, поднялся на третий этаж, открыл сво¬им ключом квартиру Бедрова и, включив карманный фонарик, стал обследовать её. Полностью удовлетворив любопытство и сделав однозначный вывод, он многозначительно хмыкнул, после чего осторожно, стараясь не наследить, покинул квартиру. «Если хочешь добиться успехов в жизни», – говорил Оболенский-старший маленькому Вите, – приучи себя к самодисциплине. Недисциплинированность – привилегия слабых, а слабость – привилегия трусов. – А трусость? – спросил будущий канатоходец. – Трусость?! – Лев Владимирович задумался, однако быстро нашёл ответ: – Трусость, – чеканя каждое слово, сказал он, – придумали недисциплинированные люди, чтобы оправдать свою слабость. Прошло много лет. Маленькая берёзка на могиле каскадёра превратилась в громадное дерево, мальчики обзавелись детьми, юноши – внуками, но не стёрлись в памяти Виктора Львовича отцовские слова. Бессильно время перед мудростью. Оболенский заставил себя проснуться в шесть утра. Сделал зарядку, вылил на голову ведро холодной воды, обтёрся махровым полотенцем и, облачившись в спортивный костюм, вышел на прогулку, целиком доверяя себя интуиции и белой трости, которую он вполне серьёзно называл штурманом. Дружок, как всегда, ждал у подъезда. Увидев Виктора Львовича, он радостно бросился к нему, задрав морду, и уткнулся влажным носом в ворсистую ткань. – Прости, Дружок! – вместо приветствия сказал Оболенский. – Я забыл тебе сахарку принести. Дружок отчаянно залаял, как бы говоря: «Ну, что ты! Какие мелочи. Мы же друзья!» Они действительно были друзьями: слепой канатоходец и дворовый пёс по кличке Дружок, неизвестной породы, лохматый, с отвисшими ушами, но непомерно свободолюбивый. Виктор Львович неоднократно приглашал его к себе домой. Пёс приходил, как должное принимал угощения, затем ложился на коврик, вытянув лапы, и засыпал, чтобы, отдохнув, умчаться на волю, в свой, только ему ведомый собачий мир. Сегодня они гуляли молча. Виктор Львович часто останавливался, пёс терпеливо ждал, не проявляя ни малейших признаков недовольства. Неожиданно Дружок насторожился. Что-то подозрительное показалось ему в кустах. Он громко тявкнул, но вдруг резко развернулся, оторвался от земли и сбил Оболенского с ног. Виктор Львович ударил¬ся головой об асфальт, но всё же, теряя со¬знание, успел услышать выстрел. У верного пса хватило сил доползти до человека, который называл его другом, положить лапы на грудь и последний раз лизнуть в подбородок. Когда раздался телефонный звонок, Надя заваривала чай. «Кто бы это мог быть? – подумала она, – В такую рань». Не спеша подо¬шла к аппарату, сняла трубку: – Да, я слушаю. – Надежда Алексеевна, – ответил приятный баритон. – Извините за беспокойство, меня зовут Игорем. Я хочу передать вам привет от Алёнки. Да, ваша дочь жива! – Что? – только и смогла сказать несчастная мать. Ноги её предательски согнулись в коленях, она опустилась на пол. Не родилась ещё на Земле мать, сердце которой поверило бы в смерть собственного ребёнка. Даже своей рукой закрыв ему глаза, она продолжает думать, что это только сон. Плохой, страшный, но сон... а сама вздрагивает от малейшего стука в окно, звонка в дверь, штопает старые носки, гладит рубашки... Надежда Алексеевна не видела свою дочь неживой (слово «мёртвая» она запретила себе говорить). В ту страшную ночь, опасаясь за душевное состояние жены, Виктор Львович не позволил ей взять¬ся за лопату. А последующие сутки – разве они были легче? – Где она? Что с ней? Что?! – уже не спрашивала, а крича¬ла Надя. – Ваша дочь жива! Вы можете сами в этом убедиться. Год назад я ехал на машине. Был немного не в себе и сбил девушку. Не думай¬те, я не бросил её. Девушка была жива. Я отвёз её к себе домой. Если честно, то я был чуть выпивший, поэтому не сообщил в милицию, а «скорая» была без надобности – я сам врач. К тому же девушка быстро пришла в себя. Но она потеряла память, вы ведь знаете, такое случается. А вот сегодня... А вот сегодня она всё вспомнила, и я узнал, что она ваша дочь, и что она любит вас, и что зовут её Алёнкой, а до сегодняшнего дня я её называл Верой. – Парень говорил скороговоркой, словно боялся, что его пере¬бьют, не дадут высказаться. – Почему же тогда она не позвонила сама? Не приехала? – спросила Надя. – Дело в том... Ну, словом... Ну... Ну, вы сегодня стали бабушкой! У вас великолепный внук. Три пятьсот! – Что три пятьсот? – не сразу поняла Надя. – Внук, говорю, у вас родился, весит три килограмма пятьсот граммов. А Вера, то есть Алёнка – моя жена. Понимаете? Я так рад, так рад! Во время родов она всё и вспомнила. Какое счастье! Спускайтесь, я на машине и жду вас у подъезда. Не удив¬ляйтесь, я звоню по мобильному телефону, только побыстрее, пожалуйста, а то мне ещё на работу надо. Надя выглянула в окно. У подъезда действительно стояла машина темно-синего цвета, в марках Надя не разбиралась. Рядом с машиной молодой человек приятной наружности приветливо махал телефонной трубкой. Надя больше не сомневалась. Алёнка, Алёнка жива! Это было главное. Вот обрадуется Витя! В состоянии эйфории ей даже не пришло в голову, что, если их дочь жива, за что же тогда они казнили Бедрова? Набросив прямо на халат лёгкую кофточку и машинально схватив сумочку, Надя быстро закрыла двери и побежала вниз по лестнице. – Прошу вас! – молодой человек, улыбаясь, открыл перед ней дверцу. – Садитесь поудобнее, едем прямо в роддом. Вы только пристегнитесь, пожалуйста. – Ах, да! – спохватилась Надя. – Из¬вините, забылась. Она сняла с защёлки ремень, опоясала им себя и стала застёгиваться. Вдруг что-то укололо её в большой палец левой руки. – Что там колется? – хотела спросить Надежда Алексеевна, но сознание её затуманилось, тело стало невесомым, она про¬валилась в сон. – Если это смерть, то она прекрасна! – подумала Надя, возвращаясь в сознание. Тело её ощущало необычную лёгкость, хотелось петь, танцевать... Она приподняла голову, открыла глаза и обнаружила себя сидящей в невероятно большом кресле. Ощущение нереальности усиливали картины: «Распятый Иисус», «Мадонна с Младенцем», «Святые угодники», но особо выделялся портрет мужчины в голубой ру¬башке. Он был изображён вполоборота и не походил ни на одного святого. Картина рас¬полагалась таким образом, что создавалось впечатление, будто портрет ведёт немой диалог с распятым Христом. «Кто бы это мог быть? – подумала Надя. – Кого он мне напоминает? Неужели?! Ну да! Конечно. Это же Солнцев Оливьер Владленович, вот никогда бы не подумала...» Надя сладко потянулась и опустила ноги на ковёр. Справа от себя она увидела небольшой на колёсиках столик, на котором дружно уживались корзина цветов, бутылка шампанского в ведёрке со льдом, фрукты на серебряном подносе и хрустальная конфетница, наполненная всевозможными сладостями. Если бы Надя была более внимательной, то она обязательно обратила бы внимание на то, что окна, через которые лился мягкий матовый свет, были хотя и необычными, но все-таки светильниками, а еле приметная дверь надёжно заперта... Но ей не хотелось ни о чём думать: она ощущала себя Золушкой, попавшей в сказочный дворец, и чувствовала потребность привести себя в поря¬док. Взгляд её заблуждал по комнате, на миг задержался на большом старинном рояле, пробежал по искусственному камину и остановился у входа в ванную комнату. Надя направилась к ней. Оливьер Владленович посмотрел на часы и про себя выругался. Он явно опаздывал. Действие наркотика подходило к концу, скоро пленница придёт в себя, а всесильный Солнцев ничего не мог с этим поделать. – Чёрт бы побрал этого Игорька! Само¬уверенный пацан! Убить собаку вместо человека и не удостовериться, не убедиться. Теперь приходилось на ходу менять весь план, просчитанный до каждой мелочи. Оливьер Владленович находился у себя в больнице, куда только что доставили Обо-ленского. Ничего страшного: лёгкое сотрясение мозга, но Солнцев приказал дать ему лошадиную дозу снотворного, сутки про¬спит. Действия главного врача не обсуждаются. Сказал, надо, – значит надо! Итак, сутки у Оливьера Владленовича были в запасе. За это время ничего существенного произойти не должно. Никто его подопечного не потревожит: ни милиция, ни друзья. Он позвонил Игорю, выдал инструкции и поехал к себе на дачу. Надя почувствовала слабость, когда заканчивала возиться с причёской. В висках стучало, затылок сделался ватным. Она плеснула в стакан воды из крана, поднесла его к пересохшим губам, сделала глоток. Вода показалась безвкусной и пресной. «Хорошо бы сейчас щей!» – пронеслось в голове. Надежда Алексеевна вышла из ванной, подошла к столику, взяла яблоко, надкусила его. По телу пробежали мурашки, лицо исказила судорога. «Что это со мной?» – подумала женщина и упала в кресло. И тотчас почувствовала нестерпимую боль. Будто кто-то провел по её голове раскалённым железом. Это была память. Она обрушилась на Надю, не испытывая ни жалости, ни сострадания. И женщина полностью пришла в себя. В медицине это называется шокотерапией. Шансы пятьдесят на пятьдесят – или полное выздоровление, или смерть. Оболенская выдержала. Неистребимая любовь к семье и жгучая ненависть к по¬донкам, посягнувшим на её счастье, соединились в одно целое, в чувство, которому до сих пор ещё не придумано названия, в чувство, на которое способно только смертельно раненное материнское сердце. – Где я нахожусь? – спросила себя Надежда Алексеевна, когда полностью пришла в себя. – И что это за маскарад? Шампанское, цветы, конфеты... А может, Алёнка?.. Может, она на самом деле жива?.. И тут её взгляд остановился на портрете Солнцева. Оливьер Владленович смотрел на неё со стены, усмехался и как бы говорил: «Ну, что, голубушка! Отвергла меня, а что в результате вышло?!» – Господи! – воскликнула Надя. – Как же я сразу не догадалась?! Кстати, где моя сумочка? Она осмотрелась. Сумочка висела на подлокотнике кресла. Надя взяла её в руки, открыла. – Слава Богу! – произнесла она. Всё на месте: ключи, бумажник, косметичка, но самое главное – скрученные в трубочку заявления Бедрова, которые она позабыла выложить. – Хотя, что я, дура, радуюсь. Раз ничего не тронуто, значит, жизнь моя не стоит и ломаного гроша. – Надя машинально провела рукой по волосам. – Господи! Заколка! Как я про неё забыла? – закричала она про себя от нахлынувшего возбуждения. Этой заколкой однажды чуть не убили Льва Владимировича, её свёкра. Укол заколки вызывал паралич сердца. Заколка хранилась в доме как реликвия, в специальном сейфе. На¬дя заколола ею волосы по настоянию мужа, когда они отправлялись на квартиру Бедрова. – Мало ли что может произойти, – сказал тогда Виктор Львович. – Я всё-таки слепой, а предприятие у нас серьёзное... А потом всё завертелось, закружилось, и женщина забыла о заколке, а вот теперь вспомнила, и как нельзя кстати. – Теперь ты у меня попляшешь! – сказала Надежда Алексеевна и, сделав из пальцев известную комбинацию, показала её портрету. «Здравствуйте, Надежда Алексеевна», – сказал появившийся в дверях Оливьер Вла-дленович. – Ну и жара сегодня. Извините, что заставил вас ждать. Дела, знаете ли. Кстати, как вам моя берлога? Между прочим, она находится под моим гаражом. – Солнцев захихикал. – А вот рядом с гаражом у меня дом. Знаете, будь вы в своё время чуточку покладистее, и это всё могло быть вашим. Да, чуть не забыл, вам привет от Виктора Львовича, чувствует он себя уже лучше. Ба! Какой я всё-таки болван! Вы ведь не знаете, что в него стреляли. Солнцев любил эффекты. Он был хорошим психологом, и каждое сказанное им слово достигало цели. Видя, как побледнело лицо Оболенской, как задрожали её руки, он медленными движениями расстегнул пуговицы на пиджаке, ослабил узел галстука, подвинул к себе кресло, уселся в него, закинул ногу на ногу, достал сигареты, зажигалку и только после этого продолжил. – Курите? Нет! А я вот балуюсь. Да не волнуйтесь вы так. Стрелок промазал. Пуля угодила в собаку, славный был пёсик, ха-ха-ха! А у вашего мужа лёгкое сотрясение мозга, завтра его доставят домой, я уже распорядился. Напрасно Надя репетировала перед зеркалом: улыбалась, строила глазки, томно вздыхала. Спокойная речь Солнцева вывела её из равновесия. – Ах ты, сука! – закричала она, и хрустальная ваза, выполняя фигуры высшего пилотажа, полетела к своему хозяину. Но Оливьер Владленович обладал завидной ре¬акцией. Ваза пролетела мимо его лица, ударилась о стенку, рассыпалась на куски, стекло перемешалось с конфетами, а в лицо женщине уставилось чёрное дуло пистолета. – Спокойно, крошка! Ещё одна глупость, и Виктор Львович станет вдовцом. – Оливьер Владленович вытер лицо платком и уже спокойно добавил: – Не кипятитесь, мы же цивилизованные люди. «Да что это я, в самом деле», – обругала себя Надежда Алексеевна, а вслух сказала: – Что вы хотите? – Так-то лучше. – Оливьер Владленович положил пистолет во внутренний кар¬ман пиджака и, усмехнувшись, продолжил: – Не обольщайтесь, нервы у меня крепкие, стреляю я прилично, а нажать на ку¬рок много времени не потребуется. Перейдём сразу к делу. Начнём с того, что я не буду больше вводить вас в заблуждение – ваша дочь мертва. Поверьте, у меня не было выхода. Мне заплатили, и я должен был выполнить работу. Бизнес есть бизнес! Пот выступил на лбу бедной женщины, ли¬цо её исказилось, сделалось багровым. – Только без эксцессов, – на всякий случай ещё раз предупредил Солнцев. «А ведь он боится», – подумала Надежда Алексеевна, но вслух спросила: – Что вы хотите от меня? – Я хочу вас! – спокойно ответил Оливьер Владленович. – Я так долго ждал этой минуты, что смею надеяться на взаимность. – Вы случайно не больны?! – только и смогла сказать Надя. – По вам давно психушки плачут. Признаётесь в убийстве моей дочери, угрожаете пистолетом, организуете, я в этом не сомневаюсь, покушение на моего мужа и одновременно хотите, чтобы я ласкала ваше мерзкое тело, да ещё бы и стонала от восторга. – Именно так! – невозмутимо произнёс Оливьер Владленович. – И поверьте, у вас нет другого выхода. – Ну, ты и наглец! – Возможно, но давайте говорить откровенно. Допустим, вы отказываете мне. Что ж – ваше право, но тогда я должен заявить, что всё равно овладею вами, потому что я так решил. Короче, в любом случае ваша добродетель пострадает. Но это ещё не всё. Завтра в восемь утра вашего мужа доставят домой, а там его будет ждать сюрприз. Помните Игорька, который так прелестно вас разыграл, не правда ли, хороший мальчик?.. Так вот, он выступит в роли сюрприза и, уверяю вас, второй раз не промажет. А потом я убью вас. – Солнцев сделал паузу, прикурил сигарету и, зевая, добавил: – Вам это надо? Я думаю, нет! Мне, кстати, тоже. Надежда Алексеевна в свои неполные тридцать девять лет немало повидала в жизни: и хорошего, и плохого, но с таким ничем не прикрытым цинизмом повстречалась впервые. «Эту гадину мало убить, – думала она. – Её надо раздавить, разложить на молекулы, развеять в космическом пространстве... Только бы не выдать себя, только бы не выдать... Господи! Помоги...» Туман застелил ей глаза, в горле застрял комок, сердце учащённо забилось. – Гос¬поди! – повторила она. – Помоги! – За¬тем откашлялась и спросила: – А где гарантия, что потом… – она за¬мялась. – Что потом вы оставите моего мужа в покое? – Хороший вопрос! – Солнцев повеселел. – Всё будет зависеть от вас, дорогая Надежда Алексеевна. Вы можете не говорить мне о любви, Бог с вами, но о ней должны сказать ваши руки, ваши губы, ваше тело, и простите меня за вульгарность, но не я должен взять вас, а вы меня. Сумеете – и жизнь Виктора Львовича вне опасности. Нет – тогда примите мои соболезнования... – Хорошо, – сказала Надя. – Я согласна, только у меня есть одно условие. – Какое ещё условие? – Я хочу знать, что за тварь носит в груди сердце моей дочери и имя подонка, ку¬пившего его. – Зачем это вам? – пожал плечами Оливьер Владленович. – Впрочем, пожалуйста. Вот визитная карточка, там адрес, фамилия, телефон, вот фотографии девушки, до операции и после. Вы удовлетворены? – Такая молодая и уже стерва! – про¬шептала Надя и положила документы в свою сумочку. Солнцев усмехнулся. – Вам, наверное, небезынтересно узнать, знали ли они правду? – спросил он, наблюдая за женщиной. – Безусловно, знали. Они видели вашу дочь, говорили с ней, смотре¬ли анализы – помните, Алёнка лежала в больнице с воспалением лёгких? Солнцев бессовестно врал. Не для того, чтобы обелить себя, и уж, конечно, не для того, чтобы завоевать любовь женщины. Просто такова была его сущность. Надя еле сдерживала себя. Ей хотелось поскорей покончить с этой мразью, плюнуть на бездыханное тело и уйти, убежать по¬дальше от этого места к себе домой, упасть мужу на грудь, прижаться к нему, запла¬кать, ощутить себя женщиной, слабой и беззащитной, какой велит быть ей при¬рода. Но Солнцев вошёл в раж, слова текли из него сплошным нескончаемым потоком, и она заставила себя стать сильной. – Вы думаете, я подонок, подлец, негодяй. Нет, Наденька, ещё раз нет. Я врач! И, смею заметить, хороший врач! Мои руки спасли не один десяток людей... – А скольких угробили?! – не выдержала Надя. – Да бросьте вы. Это всё сантименты. В жизни всё гораздо проще. Представьте, у меня в клинике больные, вполне приличные люди. Почки, печень, селезёнка – всё у них в порядке, а сердце никудышное: износился насос, требует замены. А вокруг столько убогих людишек, жизнь которых – балласт один. Я говорю: «К чёрту лирику! Отдайте мне хотя бы сумасшедшие дома, и человечество забудет, что такое стенокардия и инфаркт миокарда». Так эти умники, из Академии Наук... даже говорить о них не хочу. Трусы они, а я – врач! В комнате воцарилась тишина. Солнцев на мгновение замолчал и посмотрел на стену, где рядом с Христом находился его бесценный портрет. «Ну что, висишь? – как бы говорил портрет Богу. – Чего ты добился, что сделал? Один ученик тебя предал, другой – продал, остальные вместе с толпой смирен¬но ждали, когда тебя приколотят к кресту, и ничего не предприняли для твоего спасения. А возьми меня. Я добился в жизни всего, чего хотел. Совсем скоро меня будет ублажать женщина, которая меня ненавидит. Предо мной преклоняются, меня обожествляют. Ну, что скажешь?» Христос молчал. Он знал истину… – Я – врач! – повторил Оливьер Владленович. – И могу отделить зёрна от плевел. И у меня есть ученики. Они поставляют мне материал для работы: проституток, гомиков и прочую нелюдь. Хотите, я покажу вам свою операционную, она у меня здесь, за стенкой. – Вы хотите сказать, что здесь делаете пересадки сердца? – Не всем. Далеко не всем. В основном я оперирую в больнице, там имеется свой банк, но это так – туфта, им пользоваться нельзя. Зато на каждый орган имеется документ, откуда взялся и так далее. Всё под номерами – не подкопаешься. А на¬стоящий банк у меня здесь. Комбинация довольно простая: в своём банке беру запасные части, документы в больничном, эрзац на помойку. Главное – конечный результат. Солнцев открыл шампанское, наполнил им бокалы. – Давайте, Наденька, выпьем за взаимопонимание! Надя устала. Ей казалось, что попала она в бочку с дерьмом и нет такой силы, чтобы вызволила её оттуда. Но её мучил один вопрос, и она задала его: – А как же моя дочь? Она ведь не была проституткой. – Да, – спокойно ответил Солнцев. – Не была. «В любом деле случаются накладки», – сказал так, будто речь шла не о живом человеке, а о каком-то неодушевлённом предмете, бракованной шестерёнке, например. Потом немного подумал и, сладко потягиваясь, добавил: – Да, она была честной девушкой, до самой смерти. Но умерла женщиной, правда, не зная об этом. – Что вы этим хотите сказать? – Ничего. Просто я у неё был единственным в жизни мужчиной. «О Господи! – взмолилась мать. – Когда же это всё кончится, я не могу больше…» Словно подслушав её мысли, Солнцев сказал:
– Что ж, Надежда Алексеевна, я сдержал своё слово. Теперь ваша очередь. Прошу в койку, мадам! – Может, сначала выпьем? – попросила Надя, чтобы дать себе время привести мысли в порядок. – Ну, это другой разговор, – засуетился Оливьер Владленович. – За исполнение желаний! – Взаимно! У Оболенской было только одно желание, но, чтобы оно исполнилось, ей нужно было собрать всю свою волю в кулак и, прежде всего, заставить себя улыбнуться. Сделав пару глотков, она поставила бокал на столик, приподнялась с кресла, отодвинула его и, покачивая бёдрами, стала медленно раздеваться. Пуговица за пуговицей расстёгивался ха¬лат, обнажались плечи. Лёгкий взмах руки – и халат завальсировал в воздухе, закружил¬ся, к нему присоединились сорочка, лиф¬чик, трусики. Солнцеву стало жарко. Он тяжело зады¬шал, лоб его покрылся испариной, а «стриптизёрша», подыгрывая ему, бесстыдно лас¬кала себя руками, томно улыбалась и дразнила, дразнила... Не выдержав, Оливьер Владленович бросился к ней. – Нет, я хочу под душ, – вывернулась Надя. – Если хочешь, пойдём со мной. Она забралась в ванну, открыла краны. Вода струйками побежала по её телу, делая его ещё соблазнительнее. На ходу раздеваясь, Солнцев ринулся к нему, такому желанному, еще вчера – недоступному. «Моё, моё! – ликовал мозг. – На¬конец-то моё!» Она позволила его губам дотронуться до сосков, рукам – обнять бёдра, прижалась к нему и сняла заколку... Оливьер Владленович остался верен себе. Он и умер, не сомневаясь в своей непогрешимости и в том, что ему дозволено всё! Стоит только захотеть... Поезд прибыл в Армавир рано утром. Они вышли на перрон и двинулись по на¬правлению к вокзалу. Мужчина шёл не торопясь, постукивая впереди себя белой тростью. Женщина держала его под руку, то и дело оглядываясь по сторонам. Наконец она увидела телефонную будку. «Лишь бы трубка была не оборвана», – сказала женщина. – Будем надеяться, – ответил мужчина. Им повезло. Телефон был исправен. – Алло! Георгия Вашхадзе, пожалуйста. – Я вас слушаю, дорогой! – Вам привет от Оливьера Владленовича. – От Солнцева? Где вы находитесь? Как вас узнать? Я сейчас буду. Его друзья – мои друзья… – Ну, – спросила Надя. – Что он сказал? – Приедет, – ответил Виктор Львович. Они сели на скамейку и стали ждать. Вашхадзе узнал их сразу. Он приехал на стареньком, много чего повидавшем «Москвиче», вывалился из машины и заспешил к Оболенским, держа в руках огромный букет ярко-красных роз. Ослепительная улыбка озаряла его лицо. «Зовите меня Георгием», – сказал кавказец. Он уже дарил Наде цветы, обнимал Виктора Львовича и улыбался, улыбался, улыбался... – Стол уже накрыт, Нина вас ждёт, по¬ехали, поговорим в машине. Оболенские, не¬ знакомые с южным темпераментом, немного опешили, но послушно влезли в салон и уселись на заднем сиденье. Георгий закрыл за ними дверцы, сел за руль и включил зажигание. – Я с Оливьером Владленовичем в одной школе училась, – начала разговор Надя, после того как они представились. – А тут мы с мужем в отпуск собрались, я его случайно встретила, он мне и дал ваш адрес. – А почему телеграмму не дали? – Неудобно как-то. – Почему неудобно? Солнцев - мой друг! Вы его друзья! Очень даже удобно. – А вы сами как с ним познакомились? – вмешался в разговор Виктор Львович. – Вай, вай, вай! Какой замечательный человек, – замотал головой Вашхадзе. – Мою дочку спасал, меня счастливым сделал! Он вам не рассказывал? – Нет. А что, Нина – ваша дочь? – Нина! О, вы сейчас увидите её, чувствует себя хорошо, а раньше совсем бледная была, с палочкой ходила, а теперь порхает, как мотылёк. И всё Оливьер Владленович, он для меня как отец родной. Кстати, вы верите в судьбу, Надя? – Не знаю, – ответила женщина. – Я тоже раньше глупый был, а теперь верю. Года полтора назад приехал я в ваш город с коллекцией цветов, я ведь цветовод, причём потомственный. Прадед мой розы выращивал, дед выращивал, отец выращивал, мне завещал. Первое место дали. Грамота, премия – всё как полагается, а у меня проблема, сов¬сем небольшой, но такой противный. Простите за откровенность, чирей у меня вскочил, да на таком месте, ну, вы сами понимаете, – от волнения Георгий заговорил с акцентом, который в спокойном разговоре у него был почти незаметен. – Прихожу в поликлинику, мне говорят: «полис давай! Какой, говорю, по¬лис, когда садиться нельзя? Не знаю, что бы я делал, если бы не Оливьер Владленович, Бог послал мне его. «Или дьявол», – подумал про себя Обо¬ленский, но промолчал. – Короче, – продолжал Георгий. – избавил он меня от моей болячки, процедуры назначил, я ему деньги даю, не берёт, говорит: «Если я за каждый прыщик деньги брать буду – уважать себя перестану!» И протягивает мне свою визитную карточку. Я как прочитал её, так сразу про себя поза¬был, дочка тогда у меня сильно болела, неизлечимый порок сердца, наши врачи руки опустили, а тут – такая удача. Врач с мировым именем. Рассказал я ему про свою беду, тут он сразу серьёзный стал: привози, говорит, дочку, а там посмотрим». Спас он её. Потому я ему по гроб жизни обязан. На мгновение в машине наступила тиши¬на, прерываемая только гудением мотора да потоком встречного воздуха. – Скажите, Георгий, – нарушил молчание Виктор Львович, – Оливьер Владленович, как я понял, сделал вашей дочери пересадку сердца? – Именно! – воскликнул Вашхадзе и, немного помолчав, добавил: – Девушка у вас тогда одна погибла, в автомобильной катастрофе, может, слыша¬ли, «жигуль» её под лесовозный прицеп угодил? Группа крови у неё такая же была, как у моей Нины, Оливьер Владленович договорился с её родителями, я деньги давал. – Вы сами отдали деньги родственникам? – тихо спросила Надя. – Ну что вы! Как можно. Оливьер Владленович всё на себя взял и Нине просил не говорить... а вот и мой дворец. Машина остановилась возле небольшого саманного домика. У калитки стояла черноволосая девушка лет семнадцати с двумя смешными косичками. – Нина, встречай гостей! – сказал Георгий, помогая Оболенским выйти из машины. – Здравствуйте, – проворковала девушка, – проходите, я вам завтрак приготовила. Они вошли в дом. Впрочем, домом его можно было назвать с большой натяжкой: саманные стены, земляной, покрытый линолеумом пол. Если чего и было в нём в избытке, так это уюта, да ещё цветов. – Вы, наверное, удивлены? – спросил Вашхадзе, заметив недоумение на лице Надежды Алексеевны, и добавил с некоторой грустью: – Был у меня дом, большой, красивый, от деда достался, две «Волга» был, белый и чёрный, продал всё... – А жена? – спросила Надя. – Жена у вас есть? – Была жена, – ответил грузин и без сожаления добавил: – Ушла. Когда я всё продал, так сразу ушла. Куда – не сказала, да я и не интересовался. Но что это мы о грустном? Вот поставлю дочку на ноги, выдам замуж, а там, глядишь, и внуки пойдут. Так что не надо о грустном. Проходите к столу, у меня есть великолепный тост... Он замолчал, заметив, что лица у гостей побледнели, глаза увлажнились. – Я что-то не так сказал? – спросил он. Надя выбежала на улицу. – Нет, всё нормально, – ответил Виктор Львович, сжимая в кармане ставший неожиданно ненужным солнцевский пистолет. – У нас тоже дочка была. Погибла в том году. – Простите, я не знал. – Ничего. Но мы, пожалуй, пойдём... Эпилог В выходные дни на городском кладбище всегда многолюдно. Супруги Оболенские, склонив головы, стояли у могилы дочери. Слов не было. Не¬делю назад произведено перезахоронение, сегодня поставили памятник. А как жить завтра?! – Здравствуйте! – А, капитан, – холодно отозвался Виктор Львович, узнав голос, но всё же протянул руку для приветствия. – Здравствуйте, Вадим Петрович, – Надя кивнула головой и посторонилась. Милиционер положил на могилку цветы. – Что скажешь, капитан? – спросил Оболенский. Он хотел добавить, что место для разговоров выбрано неудачно, но сдержался. – Да вот, на пенсию ухожу. – Поздравляю. – Не с чем. Впрочем, спасибо. Я вот за¬чем вас ищу: вчера при задержании был убит Игорь Черных. – Кто такой? – Оболенский сделал удивлённое лицо. «Ну и выдержка у него!» – изумился капитан, а вслух сказал: – Третий из группы Солнцева. Пытался сбыть одному иностранному гражданину человеческие органы, был изобличён на месте преступления. Оказал сопротивление, пытался скрыться, результат я вам только что сообщил. Так что дело Солнцева, в связи со смертью преступников, скоро будет сдано в архив. Я думаю, вам будет небезынтересно узнать детали: Черных, по всей вероятности, не поладил с сообщниками и убил их. Мотив налицо. Да, чуть не забыл. Надежда Алексеев¬на, хочу вам вернуть одну вещичку, не теряйте больше. Надя недоуменно посмотрела на капитана и увидела в его руках за¬колку, про которую она совсем забыла. Лицо её побледнело, в висках застучало: «Так он всё знает...» Но капитан, как будто не замечая её замешательства, положил заколку на могилку рядом с цветами и добавил: – Кстати, на квартире у Солнцева в его сейфе находилась картотека с именами потенциальных клиентов. Там была и Нина Вашхадзе. Так что рано или поздно, но их пути обязательно бы пересеклись. Заболевание Георгия только поторопило события. В противном случае, не будь Нины с её не¬излечимым недугом, Солнцев никогда бы не обратил внимания на её отца. И ещё! Не думайте, пожалуйста, что в милиции работают одни дураки. Хотя и без них не обходится. Вадим Петрович достал из кармана сигарету, прикурил её от спички и продолжил: – Нашёлся у нас один умник... – Короче, капитан! – перебил Оболенский. – Если короче, то Вашхадзе узнали правду, и Георгий, и Нина. Кстати, вы очень хорошо сделали, что не тронули их. Они ни в чём не виноваты. Вы мне верите? Оболенские молчали, но капитан и не надеялся получить ответ. Он отошёл в сторону, и тут Надя увидела Вашхадзе. Георгий шёл медленно, низко опустив го¬лову. Лицо его осунулось, постарело. Нина поддерживала отца под руку. Встретившись глазами с Надеждой Алексеевной, девушка на миг замерла, потом, оставив отца одно¬го, бросилась к ней, упала на колени и за¬плакала. – Что ты, что ты, дочка! Надя помогла Нине подняться, прижала её голову к своей груди и стала гладить чёрные как смоль волосы. – Простите меня, тётя Надя! – За что, девочка моя?! – За то, что я осталась жива! – И совсем тихо добавила: – Можно, я буду называть вас мамой
Нужно попросить прощения у любимой девушки и поэтому Вы хотите купить красивый букет цветов. 21 тюльпан ассорти это то что нужно для радости близкого человека в любой праздник.
Заказав21 тюльпан ассорти дешево по привлекательной цене легко в Томске на сайте Мне Розы Томск
Стихи. Пожалуй, это лучший способ тонко передать каждую грань чувства, хранящегося в душе. Способ передать это красиво и даже несколько мелодично. Стихи рождаются где-то внутри: когда ты пишешь - слова то дело витают вокруг тебя и постепенно собираются в единую причудливую цепочку. Добавляейте ваши стихи тут.
вчера 22:10ВолшебникЮдина Ирина, Вы хорошо потрудились!!! 🤗🌹🌹🌹Спасибо!!!!! Спасибо!!!! 🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍🤍
Обновление: теперь на сайт можно загружать видео из VK