Вот и дом впереди...

Навеяно Высоцким.

В ту безлунную ночь, в тот промозглый апрель,
Брёл с охоты судьбу проклиная,
Серебрилась в ветвях молодая капель,
За тенями на миг исчезая.

Зря бродил я кругами, в тот проклятый день,
Только время потратил впустую,
Лишь однажды мелькнул белохвостый олень,
И удрал быстро в чащу лесную.

А тропа исчезала в кедровом лесу,
Не припомню что были тут раньше,
Свистнул я своему престарелому псу,
И решил посмотреть что там дальше.

В лабиринт мы попали какой-то чудной,
Кедры грозно за нами сомкнулись,
Вдруг, погас мой фонарь, и в тиши той ночной,
Нервы ржавой струной натянулись.

Тут увидел сквозь чащу желтеющий свет,
Побрели мы туда, спотыкаясь,
Словно дьявольский слушая чей-то совет,
Шёл на ощупь со страхом сражаясь.

Вот и дом впереди, а, вернее, изба,
Слабый свет от свечи, пляшут тени,
Дом стоял полусгнивший, как чья-то судьба,
И поросшие мхом три ступени.

Постучавшись вошёл в приоткрытую дверь,
Пёс со мной заходить отказался,
Дыбом шерсть, словно что-то почувствовал зверь,
Может злился, а может боялся.

В полутемной прихожей пахнуло гнильем,
Под ногою доска заскрипела,
Тут услышал как кто-то сказал: -”Запоём”,
И гитара скрипуче запела.

Снял я шапку, и вышел в гостиную к ним,
Извинился что без приглашен(ья),
Мол, в лесу заплутали, часами кружим,
И с охотой, мол, нету везен(ья).

За столом, грубо-сбитым сидела семья,
Как они мне тогда показались,
Может братья, а может быть лишь кумовья,
И старуха, и все улыбались.

Помоложе что был, тот гитару терзал,
Словно там пары струн не хватало,
А старшой грязным ногтем в зубах ковырял,
На столе самогон, да шмат сала.

-Ты, присядь, - мне старуха тогда говорит,
-правды мало в ногах, не стесняйся,
Мол, у них к воскресенью барашек забит,
Браги выпей и располагайся.

Что ж не выпить, решил я, коль сами зовут,
Сел за стол и налил сотку горькой,
Опрокинул стакан, и вдруг понял я тут,
Что закончится дело попойкой.

За стаканом стакан в глотку я заливал,
И с ножа жадно “слизывал” сало,
Младший, грубо “Цыганкой” гитару терзал,
А старуха куда-то пропала.

Вскоре запах мясного мне ноздри пробил,
Тут вернулась с подносом старуха,
Брат старшой мясо поровну всем разделил,
-”Налегай” - прошептал он мне в ухо.

Я “налёг”, ни к чему мне стесняться теперь,
Согревал спирт замерзшую душу,
Мясо рвал я зубами как бешеный зверь,
Позабыв про апрельскую стужу.

Затуманенный взгляд на поднос вдруг упал,
Где лежали поскрёбыши мяса,
Я, с ошейника там медальон увидал,
И узнал его с первого раза.

Шилом сердце пробило, слетел теплый хмель,
А они улыбались, всё, твари,
Тут захлопнулась с треском дубовая дверь,
Ну, а тот вновь запел на гитаре.

Мне старшой кулачищем по печени дал,
Я согнулся, себя проклиная,
Точно старый матрос мать его поминал,
И удары по ребрам считая.

Дальше - словно провал, темнота, забытьё,
А потом глаз один открываю:
На кресте я распят, и вокруг вороньё,
И никто не спасёт - понимаю.

Тут, услышал я вдруг, чей-то голос вдали,
Словно звал он меня за собою,
А потом меня за руку долго трясли,
А затем, вновь накрыло всё тьмою.

Открываю глаза, а вокруг - тишина,
Шторки белые, стены, кровати,
Кто-то в белом заходит,( лежу у окна),
Это врач, в снежно-белом халате.

Подошел, улыбнулся, и рядышком сел,
Взял мою ослабевшую руку,
Объяснил, что горячкой я белой болел,
Схоронил, мол, недавно, супругу.

Пёс живой, непоседа сидит у ворот,
Ждёт, как выпишут скоро с больницы,
А домой меня дочь на такси отвезет,
За окном громко спорят синицы.

Вот же старый дурак, вот же налил глаза!
Не забыть мне избу ту гнилую,
Не забыть как сожрал я любимого пса,
И ухмылку старухи чудную